Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
Киркор не хотел оставить сановных адресатов записки в неведении о персонале обратительской команды, но не хотел и дать повод упрекнуть себя в доносительстве. Поэтому сообщение дюжины имен замаскировано под стон отчаяния, который вырвался у автора при проведении следующей исторической аналогии: «Ни один малоросс не может забыть печальную страницу истории жизни своего народа, когда поляки ругались над его церковью и священнослужителями. …Но он не забывает и самой заветной для него страницы, кровавой мести за поругание его святыни. Неужели же возможно допускать, чтобы в благодушное, славное любовию и милосердием царствование великого освободителя миллионов, какие-нибудь Колодеевы, Столыпины, Полозовы, Левшины, Хованские, Самбикины, Рачинские, Забелины, Бессоновы, Кулины, Новиковы, Николаевы готовили материалы для подобных печальных страниц нашей истории?» [1228]
1228
РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 271. Л. 22–22 об. По крайней мере одно имя попало в перечень из-за личной небеспристрастности Киркора. П.А. Бессонов не участвовал в массовых обращениях и не так уж симпатизировал им (см., напр., критические суждения о рвении обратителей в его записке: ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 2. Д. 709. Л. 1 об. – 2 об.). Однако Бессонов служил директором новоучрежденного Музея древностей в
Записки Киркора, судя по пометам и отчеркиваниям на полях, были внимательно изучены в МВД и III Отделении. Правитель Особенной канцелярии МВД Л.С. Маков, в 1863 году служивший в муравьевской администрации в Вильне и разделявший мнение Киркора о деградации ее кадрового состава при Кауфмане, пометил напротив перечня фамилий: «12-ть человек» (не аллюзия ли на прозвище самых рьяных обратителей – «апостолы»?) [1229] . Разумеется, тезис о «красной» мотивации действий доверенных сотрудников Кауфмана не был воспринят буквально (хотя в отношении служащих Виленского учебного округа и учреждений по крестьянским делам такие подозрения в III Отделении существовали и спустя два года, при генерал-губернаторе Потапове, вышли на поверхность). Скорее он выполнил функцию метафоры гибельных последствий, ожидающих край в случае продолжения антикатолической кампании [1230] .
1229
РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 271. Л. 22 об.
1230
Можно предположить, что из многочисленных донесений о злоупотреблениях виленского чиновничества, поступавших в течение 1866 года в Петербург, записки Киркора, благодаря эмоциональности, полемическому мастерству и наличию статистической информации, произвели наибольшее впечатление на сановников. В начале октября 1866 года, накануне принятия Александром II решения об отставке Кауфмана, П.А. Шувалов на заседании Комитета министров, по сведениям Б.М. Маркевича, «самым горячим образом нападал на образ действий русских агентов в Западном крае, выражаясь при этом так, что они “бесчестят варварством своим русское имя”» (ОР РГБ. Ф. 120. К. 7. Ед. хр. 30. Л. 18 – письмо Маркевича Каткову от 3 октября 1866 г.). В те же дни жандармский генерал А.А. Куцинский, покровительствовавший Киркору, привез из Минска Шувалову и Валуеву «груду записок» о кауфмановском управлении (Валуев П.А. Дневник П.А. Валуева, министра внутренних дел. М., 1961. Т. 2. С. 153 – запись от 2 октября 1866 г.).
С другой позиции кампания массовых обращений подвергалась критике на страницах «Московских ведомостей». С начала 1866 года автор корреспонденций «Из Петербурга», скрывавшийся за подписью Х. и специализировавшийся, в частности, на проблемах западных окраин, вел оживленную полемику с «Виленским вестником» [1231] . Весьма язвительно Х. прохаживался по религиозной ксенофобии оппонентов и, в особенности, их ненависти к католицизму, полагая, что они ошибочно отождествляют католическое вероисповедание с польским национализмом – точно так же, как приравнивают русскую национальность к православию. В июне 1866 года Х. разразился против них политически заостренной диатрибой: «Я уже несколько раз писал вам о кучке людей, приютившихся в Вильне, которую я решаюсь назвать нашею клерикальною партией, хотя ее коноводы суть светские люди. Люди этой партии суть те, которые называют католические церкви капищами, поляков ляшками (!), евреев жидами и жидками и которые вносят в защиту русского дела в западном крае приемы польского духовенства». Утверждая в беглом историческом экскурсе, что Речь Посполитую погубил безудержный католический прозелитизм, будто бы подменивший собою национальное сознание поляков и заглушивший в них самый инстинкт самосохранения, Х. призывал соотечественников извлечь урок из этого горького опыта: «Совершенно то же неразумие и ту же узкость взгляда, которыми польские сеймы погубили свое отечество, я замечаю и в наших виленских клерикалах» [1232] .
1231
Х. был надежно законспирированным корреспондентом «Московских ведомостей», и мне не удалось установить его личность. Логично предположить, что Х. – чиновник, причем имевший доступ к важной служебной информации. Его воззрения на национальные и конфессиональные дела в Западном крае близки взглядам А.М. Гезена, чиновника ДДДИИ МВД и секретного информатора Каткова. Копии многочисленных обширных писем Гезена сохранились в катковском архивном фонде. Гезен был обрусевшим немцем (в 1835 году, приехав из Пруссии в 20-летнем возрасте, поступил на медицинский факультет Московского университета, в 1849-м принял российское подданство, с 1865-го – на службе в МВД [см. формулярный список: РГИА. Ф. 821. Оп. 12. Д. 279]), правоверным католиком, яростным полонофобом и симпатизантом южного славянства. Как и в печатных корреспонденциях Х., в письмах Гезена Каткову тема располячения католицизма, связанная с более широкой катковской концепцией русской нации как надконфессиональной общности, являлась одной из центральных.
М.О. Коялович в полемической статье против «Московских ведомостей», изобилующей инсинуациями, обрисовал анонимную личность Х., как кажется, имея в виду именно Гезена. Коялович отмечал, что Х. «с особенною исключительностию занимается южными славянами», но совсем иначе относится к полякам – «даже не может написать ни одной статьи, чтобы не высказать каких-либо пикантных нападок на поляков». Внимание Х. к проблеме русскоязычного богослужения в католицизме и иудаизме давало Кояловичу повод заявить, что Х. имеет «западнолатинскую душу», «интригует в пользу латинства и отчасти жидовства чисто по-западноевропейски», а язык его писаний «странно соединя[ется] с речью жидовской». Завершала эту более чем сумбурную и злобную характеристику догадка, что Х. – «папист, у которого фанатизм проник до мозгов и высказывается невольно в самой утонченной гуманности и деликатности…» (Коялович М. «Московские ведомости» и Западная Россия (Русское латинство, русское жидовство) // Виленский вестник. 1866. № 146. 9 июля). Язвительно отвечая оппоненту, Х. уверял читателей, что нагородивший столько небылиц Коялович «хорошо знает» его «как по имени, так и лично» и знает, что он, Х., «по рождению русский, а по вероисповеданию православный» (Х. Из Петербурга // Московские ведомости. 1866. № 165. 6 августа). Если принять это на веру, православное исповедание и русское происхождение отводят кандидатуру католика и немца Гезена. Не исключено, однако, что, желая заинтриговать или запутать Кояловича и читателей,
В изученной мною переписке Кояловича не нашлось свидетельств того, что он действительно знал, кто такой Х. Близкий знакомый и единомышленник Кояловича Рачинский в частном письме метал громы и молнии против «закутанн[ой] в броню фаланг[и] сотрудников “Московских ведомостей” с загадочной геральдикой буквы хера» – личность «рыцаря», как кажется, и в самом деле была для него загадкой (РО РНБ. ф. 523. Ед. хр. 823. л. 2 – письмо Н.Н. Новикову от 22–23 июля 1866 г.). Наконец, в письмах Гезена Каткову – а они вполне доверительные и посылались, конечно, с оказией – нет прямых указаний, позволяющих приписать Гезену авторство статей за подписью Х., как и вообще нет никаких упоминаний об этих статьях. Последнее, если Х.’ом был все-таки Гезен, можно было бы объяснить желанием избежать любых случайностей, чреватых раскрытием псевдонима.
1232
Х. Из Петербурга // Московские ведомости. 1866. № 131. 24 июня. С. 3.
Хотя среди бичуемых таким образом «клерикалов» наличествовали и организаторы массовых обращений, Х. избегал затрагивать эту тему, направляя острие критики против крайностей и нелепостей в мероприятиях по регламентации католического культа. (В частности, благодатным объектом нападок был Рачинский, с его страхами по поводу «растущих волос» на головах костельных статуй.) Это понятно: милостивый прием, которым Александр II в марте 1866 года удостоил Н.Н. Хованского, до поры до времени замыкал уста журналистам, имеющим что рассказать об «анатомии» обращений. Для публикации статьи, предостерегающей обратителей от чрезмерного увлечения, потребовался авторитет самого Каткова. В июле 1866 года он выступил с передовицей, суть которой передавал афоризм: «Собственное неразумие еще хуже врага: оно и без врага сделает все, что врагу нужно». Обратители в ней изображались честными, но недальновидными людьми:
…эти обращения совершались вовсе не из религиозных побуждений. Как обращаемые, так и обратители были движимы в большей части случаев побуждениями, хотя и весьма хорошими, но посторонними для церкви. Мы не имеем намерения высказываться против этих обращений, мы не хотим быть ригористами в этом отношении; но если в некоторых местностях благополучно совершилось обращение из католицизма в православие, то это еще вовсе не дает основания ожидать, чтоб и вся масса русских крестьян католиков перешла в православие из одного нежелания слыть поляками и чтоб обратители-чиновники везде стали действовать так же добросовестно и успешно, как князь Хованский.
Катков подчеркивал, что чиновничий прозелитизм в Белоруссии несостоятелен не только с чисто церковной (время ли миссионерствовать среди русских и христиан, когда «у нас есть целые народонаселения, целые племена, лишенные всякой религии, прозябающие в шаманстве», а среди обращенных ранее, например поволжских татар, происходят массовые отпадения?), но и с национальной точки зрения: «Кто когда слыхал, чтобы белорусские крестьяне из католиков были затруднением для Российской империи и опасностию для русских государственных интересов?» [1233]
1233
Катков М.Н. Собрание передовых статей из «Московских ведомостей». 1866. С. 296, 297–298 (опубл. 10 июля). Численность католиков-«белоруссов» Катков оценивал в «500–600 тысяч» («…это наши единственные союзники в чуждом и неприязненном нам мире католицизма»).
Отклоняя довод оппонентов, согласно которому переход в православие уничтожал потенциальный риск ополячения, Катков заявлял, что та же цель может быть легче и надежнее достигнута иным путем – заменой польского языка русским в дополнительном католическом богослужении [1234] . Если Киркор клеймил обратителей «нигилистами» и «социалистами», то Катков, настроенный, конечно, не столь непримиримо, выставлял их нецивилизованными, опасными своей православной односторонностью националистами – в противоположность собственному национализму, концептуализирующему русских как надконфессиональное сообщество. Брошенное в статье как бы мимоходом замечание – «Ультрарусское нисколько не лучше, чем антирусское. То и другое, с разных сторон, вредит одному и тому же делу» [1235] – звучало в обстановке еще не законченного следствия по делу Каракозова серьезным упреком по адресу обратителей.
1234
Там же. С. 298.
1235
Там же. С. 296.
Выступление Каткова не произвело мгновенного переворота в настроениях виленской администрации. Как мы уже видели выше, многие обратители считали совершенно естественным преобладание мирских побуждений к обращению над духовно-нравственными; то, что Катков находил профанацией, было для них неизбежным компромиссом между идеалом и реальностью. Даже те из обратителей, кто не остался глух к предостережению Каткова и прекратил «охоту» на новых кандидатов в неофиты, по-прежнему нуждались в легитимирующем их прежние достижения образе врага и продолжали мыслить свою деятельность в категориях благодетельного насилия. Примером тому не кто иной, как застрельщик массовых обращений в Виленской губернии Н.Н. Хованский. Во второй половине лета 1866 года С.А. Райковский, ближайший сотрудник Кауфмана и в то же время информатор и корреспондент Каткова, писал последнему о Хованском:
Ваша статья о прозелитизме и потом более подробные объяснения об этом предмете с [В.В.] Комаровым и со мной охладили в нем прежнюю ревность. Но, к чести его, он принялся сразу же за другое, более конечное дело: за устройство школ в своем уезде, особенно ремесленной. Здесь много толкуется о школах последнего рода, и если хватит денег, полагают устроить их в целом крае. Школы эти назначаются исключительно для христиан. Если они пойдут успешно, они будут много содействовать к выведению местного населения из-под власти евреев, из которых покуда здесь большинство ремесленников. В здешнем уезде школа такая устраивается в Островце, по проекту тамошнего священника и при усердном содействии Хованского [1236] .
1236
ОР РГБ. Ф. 120. К. 24. Ед. хр. 1. Л. 106 (копия письма б.д., между серединой июля и 13 августа 1866 г. В письме от 13 августа Райковский извещал Каткова о своем отъезде из Вильны в длительную командировку: Там же. К. 22. Ед. хр. 1. Л. 79 об.).
Итак, ослабив атаку на «латинство», в своем новом качестве устроителя народных школ (занятие, вовсе не входившее в сферу компетенции военного начальника уезда) Хованский мог гордиться ролью защитника крестьянства от еврейской эксплуатации. Сам он спустя несколько месяцев, накануне Рождества, в частном письме Кауфману (тот был уже уволен с должности Виленского генерал-губернатора) рисовал себя заботливым опекуном, отцом огромного семейства, не жалеющим сил для укоренения вчерашних католиков в православной вере: