Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
P.S. С переданным мне из достоверного источника слухом пока еще следует обращаться очень осмотрительно; враги наши будут, верно, стараться, чтобы это дело обратить против нас, тем более что их ксендз играет здесь точно двусмысленную роль [1252] .
Проект покупки неофитов по два рубля с полтиной за «штуку» потряс императора. «Хороши обращения, если они все делаются под такими внушениями!» – таков его комментарий. Не доносят ли до нас эти слова сожаление о доверии, оказанном полугодом ранее Хованскому («если они все делаются»)?
1252
ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 2. Д. 700. Л. 3–3 об. То, что скандальное содержание и циничный тон письма идеально отвечали целям дискредитации Кауфмана – покровителя Забелина, наводит на мысль о возможной фабрикации перлюстрационной выписки в III Отделении. Подлинник письма мне неизвестен, равно как и личность И. Миллера. С другой стороны, выписка несет на себе достоверные следы бюрократической рутины: на ней имеются пометы высших чинов III Отделения, сделанные уже после того, как император начертал свою реплику. Первая из них сделана, вероятно, рукой Шувалова: «Кто этот Миллер?» Вторая – другим почерком, указание навести справку у минского жандармского начальника Штейна. Как бы то ни было, очевидно, что император не усомнился в подлинности перлюстрированного письма.
«Мотивы обвинения Кауфмана камарилиею состоят главнейше в 2 пунктах: 1) что он будто бы силою переводил католиков в православие; 2) что, получив Высочайшее повеление снять в крае военное положение, он удержал военные суды, учрежденные по политическим
1253
ОР РГБ. Ф. 120. К. 7. Ед. хр. 30. Л. 27.
1254
См. его сдержанную передовицу от 11 октября 1866 года: Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1866. С. 476–477.
Хотя удаление Кауфмана было резким и застало многих, да и его самого, врасплох, оно не сопровождалось явными знаками высочайшей немилости. Император снял Кауфмана с должности без демонстрации намерения сменить одновременно с генерал-губернатором правительственный курс в Северо-Западном крае. Более того, преемник Кауфмана генерал-адъютант граф Э.Т. Баранов, лютеранин по вероисповеданию, выходец из обрусевшего эстляндского рода и один из близких Александру II придворных, получил при назначении в Вильну указание не отклоняться от линии на «обрусение» края. По сведениям Маркевича, даже Кауфман после беседы с Барановым «пришел к убеждению, что этого честного человека здесь не собьет полякующая партия Павлинова (кличка П.А. Валуева. – М.Д.) и Ко и что он твердо решен (sic. – М.Д.) вести дело по прежней программе» [1255] . Однако Баранов, не говоря уже о том, что само понятие «обрусение» могло трактоваться по-разному, должен был учесть ошибки и промахи Кауфмана; вероятно, соответствующий разговор, не нашедший отражения в публичных жестах и репликах, состоялся у него и с императором.
1255
ОР РГБ. Ф. 120. К. 7. Ед. хр. 30. Л. 40 (письмо от 17 октября 1866 г.).
Чиновничество Северо-Западного края ожидало приезда и первых распоряжений Баранова с напряжением, а кто-то и с замиранием сердца, стараясь «угадать» образ мыслей и политический темперамент нового генерал-губернатора. Минский жандармский начальник Штейн доносил в Петербург в середине октября, что «высшие классы», т. е. польская/польскоязычная элита, питают надежды на смягчение репрессивных мер; «в кружках же лиц, принадлежащих к администрации и мировым учреждениям, заметно тревожное состояние…». В растерянности, согласно Штейну, пребывал и губернатор П.Н. Шелгунов: «…решение многих политических дел, пока не выяснится направление нового Начальника края, приостановлено; дела же, касающиеся наложения штрафов на лиц польского происхождения… решаются с большею осторожностию и с меньшею строгостию против прежнего». Среди местных администраторов были и те, кто вели себя более уверенно и, видимо, пытались не столько угадать, сколько повлиять на настрой нового «главного начальника» края. Могилевский коллега Штейна полковник Коцебу, не скрывавший своего низкого мнения о деятельности бывшего генерал-губернатора, в начале декабря 1866 года докладывал Шувалову: «[Увольнение Кауфмана] родило здесь разные толки, заключения и недоразумения, которые легко каждый сам бы мог решить одним только взглядом кругом себя на разоренный край без обрусения его; но, к сожалению, от лица начальника губернии (А.П. Беклемишева. – М.Д.) распускаются слухи, что Государь Император весьма остался довольным бывшею администрациею и что генерал Кауфман удален лишь по влиянию одного неприязненного ему лица». В III Отделении деликатное умолчание в конце приведенной цитаты было деловито расшифровано красным карандашом: «гр. П.А. Шувалова» [1256] .
1256
ГАРФ. Ф. 109. 1-я эксп. Оп. 41. 1866 г. Д. 5. Ч. 5. Л. 62–62 об. (донесение Штейна от 15 октября 1866 г.); LVIA. F. 378. Ap. 219. B. 138. L. 5 (донесение Коцебу от 8 декабря 1866 г.).
Отношение Баранова к массовым обращениям в течение нескольких месяцев после его приезда оставалось предметом пересудов и домыслов среди энтузиастов этой кампании. В отличие от Кауфмана, Баранов, вовсе не склонный к националистическому стилю саморепрезентации, не произносил публичных речей, так что проникнуть в его планы было нелегко. У обратителей имелось опасение, что на позицию генерал-губернатора могут повлиять совершенно случайные факторы. Капитан Генерального штаба Корольков, один из обратителей, в середине ноября 1866 года зафиксировал распространение «между народом» в некоторых уездах Виленской губернии слухов, якобы идущих «из общего, но неизвестного нам источника»: что «Хованский посажен в тюрьму, что Панютин выгнан»; согласно другой версии того же слуха, «Хованского в кандалах отправили в Сибирь» [1257] .
1257
ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 2. Д. 710. Л. 49–50 (выписка из перлюстрированного письма Королькова С.А. Райковскому от 12 ноября 1866 г.).
Других энтузиастов русификации наводили на грустные размышления этническое происхождение и конфессиональная принадлежность Баранова. В.Ф. Самарин писал самому Кауфману: «[Хотя объявлено, что] перемена лица не повлечет за собою никакого изменения в администрации, но кто же этому поверит, когда во главу этой администрации становится не русский, а лютеранин [1258] , и преемником его, несомненно, будет католик. Борьба с католицизмом становится невозможною, а обрусение края низводится на степень мечты». Исправник Брестского уезда Гродненской губернии и анонимный корреспондент «Голоса» С.Ф. Папроцкий не сомневался в том, что с назначением «немца» генерал-губернатором ксендзы воспрянут духом: «…было бы слишком оригинально, чтобы лютеранин поощрял переход в такую религию, за которой и сам не признает превосходства» [1259] . Для националистов славянофильского толка то обстоятельство, что новый генерал-губернатор был личным другом императора, того самого Царя-Освободителя, чьим именем крестьяне-католики зазывались в православие, ничуть не искупало его этнической и конфессиональной «неполноценности» [1260] .
1258
Самарин подчеркнуто использует славянофильскую риторику тождества православного русскому. С этой точки зрения православное вероисповедание Кауфмана позволяло забыть о его немецкой фамилии.
1259
РГИА. Ф. 954. Оп. 1. Д. 61. Л. 38–39 (письмо В.Ф. Самарина от 9 октября 1866 г.); ГАРФ. Ф. 109. Секр. архив. Оп. 2. Д. 700. Л. 4–4 об. (выписка из перлюстрированного письма Папроцкого С.А. Райковскому от 17 ноября 1866 г.). О сотрудничестве Папроцкого с «Голосом» см. его письмо Л.Н. Антропову и письмо А.А. Краевского Папроцкому от 1868 г.: LVIA. F. 439. Ap. 1. B. 251. L. 1–2, 7–10.
1260
Напротив, в глазах менее националистически настроенных виленских деятелей близость Баранова к императору придавала его личности ореол обаяния и отчасти компенсировала его недостатки. Вот любопытная характеристика, данная Баранову редактором «Виленского вестника» М.Ф. Де Пуле (преемником и оппонентом Забелина), который рассчитывал на покровительство генерал-губернатора в своей полемике с крайними русификаторами: «[В Баранове] нет энергии, творческой деятельности… От этого и вялость во всех
Как же на самом деле поступал Баранов? Немедленно по приезде он приказал провести «самое строгое и беспристрастное дознание» по жалобе крестьян Волмянской волости на насильственное присоединение к православию [1261] . Акцент на строгость, беспристрастность расследования и «откровенность» отчета сигнализировал по крайней мере о сильном подозрении генерал-губернатора, что миссионеры при его предшественнике наломали дров. Хованский, привыкший при Кауфмане к милостям начальства, не удостоился приглашения в генерал-губернаторский дворец, а цитированный выше Корольков, столь чуткий к слухам, был освобожден от должности. Вскоре, однако, наметившаяся было корректировка курса сошла на нет.
1261
LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1291. L. 1–2.
Интересные сведения о том, как формировался взгляд Баранова на политику массовых обращений, находим в полученной Кауфманом в марте 1867 года (еще до назначения его Туркестанским генерал-губернатором) неофициальной записке В.В. Комарова и С.А. Райковского об их поездке в Вильну [1262] . Два офицера Генерального штаба, скорее всего, посетили Вильну с каким-то служебным поручением, но нашли время для встреч и доверительных бесед с целым рядом своих недавних сослуживцев по кауфмановской администрации. Сама по себе эта записка, как и пометы на ней бывшего генерал-губернатора, – важный штрих к портрету Кауфмана как администратора новой эпохи, совмещавшего с лояльностью императору стремление быть выразителем общественных чаяний. Недаром Райковский уверял начальника вскоре после отставки, что тот стал «в глазах русского общества представителем национальной (т. е. “русской” в националистическом смысле слова. – М.Д.) политики в Западном крае» [1263] . Смещенный с должности Кауфман даже спустя полгода продолжал живо интересоваться ходом дел на ранее управлявшейся им окраине и, по всей видимости, ощущал свою ответственность перед националистически настроенной частью общества за прочность оставленного им там «наследия» [1264] .
1262
Подлинник записки, озаглавленной «Вильна 15–20 марта 1867 г.» и имеющей в конце помету «Петербург, 23 марта 1867 г.», сохранился в архивном фонде И.М. Гедеонова (РО ИРЛИ. Ф. 76. Ед. хр. 266. Л. 1–18), деятеля из круга М.Н. Муравьева и горячего сторонника политики деполонизации Западного края. Непосредственный составитель записки подписался инициалами – «В.К.» (Там же. Л. 1). Документ атрибутируется В.В. Комарову и С.А. Райковскому на основании следующих соображений: составитель записки излагает впечатления и соображения от имени двух лиц («мы» встречается в тексте гораздо чаще, чем «я»); спутник составителя назван «Сергеем Андреевичем» (имя и отчество Райковского); высказанные в записке оценки отвечают воззрениям Райковского и Комарова, известным по другим источникам; Райковский и Комаров и ранее работали в «тандеме» при исполнении секретных поручений Кауфмана. Интересно, что одно из них было тоже связано с зондированием общественного мнения: в январе 1866 года Кауфман командировал двух этих офицеров во внутренние губернии разведать, как смотрит великорусское дворянство на перспективу льготной покупки имений, принадлежащих польским землевладельцам в Западном крае, и по возможности повысить популярность этой идеи (ОР РГБ. Ф. 169. К. 65. Ед. хр. 22. Л. 11–12 об. – письмо Кауфмана Д.А. Милютину от 25 января 1866 г.). Пометы неоспоримо атрибутируются Кауфману на основании содержания, а также почерка.
1263
РГИА. Ф. 954. Оп. 1. Д. 56. Л. 1.
1264
О выступлении Кауфмана в 1869 году (уже в бытность Туркестанским генерал-губернатором) против выдвинутого А.Л. Потаповым проекта ревизии аграрной политики в Северо-Западном крае см.: Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае. С. 261–262.
Из знакомцев Комарова и Райковского больше всего о взглядах Баранова на обращения рассказал православный епископ Ковенский Александр, викарий митрополита Иосифа и председатель совета Свято-Духовского православного братства. На первом же приеме Баранов заявил епископу, что «сочувствует присоединению к православию, но не желает, чтобы это присоединение продолжалось насилиями и светскою властью, но желает, чтобы здесь деятелем было православное духовенство, чтобы переход совершался вследствие сознания правоты религии, а не по насилию» [1265] . Вторая беседа состоялась в самом конце 1866-го или начале 1867 года, когда среди новообращенных обнаружилась тяга к «отпадению» в прежнюю веру и даже произошли первые волнения, потребовавшие (как, например, в Кривошине) расквартирования в селениях воинских команд. Епископу пришлось объясниться без экивоков: «…у крестьян в этом деле нет убеждений… Твердя Matka Boska, Jesus Chrуstus, они положительно не дают себе отчета, что говорят (! – М.Д.)… Самым главным доводом для крестьян было то, что они переходят в Царскую веру, что будут одной веры с Царем». «…Почему же они пошли назад?» – допытывался Баранов. Главную причину отпадения, как и главный мотив первоначального обращения, преосвященный усматривал не в сознании самих крестьян, а во внешних факторах. Внезапная смена генерал-губернатора негативно сказалась на результатах миссионерства: «Дело, которое быстро шло вперед, было остановлено вдруг, тогда в нем пошло движение назад, как и во всем движущемся и внезапно остановленном…» [1266] . Это довольно нелепое «кинетическое» сравнение отсылало, в конечном счете, к дегуманизирующему представлению о переходе простонародья из одной веры в другую как о проявлении некоего стадного инстинкта.
1265
РО ИРЛИ. Ф. 76. Ед. хр. 266. Л. 8 об. – 9, 15 об. – 16.
1266
Там же. Л. 9–10.
Райковский и Комаров цитировали скорее обнадеживающее, чем тревожное резюме епископа Александра насчет перспектив «русского дела» при новом генерал-губернаторе: «Конечно, граф Баранов лютеранин и в вопросе о религии совершенно безразличен, но покуда он сделал все, что было в его власти, и положительно желает для края православия и всем на это указывает». Собственный вывод составителей записки тоже клонился в пользу Баранова, с существенной оговоркой: «Ему надо было сразу начать говорить в прежнем духе, в прежнем тоне… но очевидно доверие к прежнему управлению было подорвано в корне [1267] и очевидно он имел предписание действовать твердо, но осторожнее, не взывая к страстям. Вот отчего все дела прежнего Генерал-Губернатора были поддержаны делом, но не были поддержаны словом». Последний тезис еще более заострил Кауфман, по прочтении записки пометивший на полях: «На долю графа Баранова приходится одна важная вина. Это оставление края в течение 2-х месяцев после моей смены в совершенном неведении о том направлении, какому он держаться будет; все последствия от 2-месячного положения дел падают на графа, и нелегко их поправить» [1268] .
1267
Имеется в виду доверие со стороны императора. Райковский и Комаров не решались выговорить открыто, что администратор, пользующийся, по их мнению, феноменальной популярностью в обществе, утратил доверие монарха.
1268
Там же. Л. 12, 10–11.