Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

Долбилов Михаил Дмитриевич

Исправник не поленился взять показания у семнадцати «чистых» католиков местечка Порозово и окрестных деревень. Трое из них показали, что «коренных католиков к принятию православия насильно не принуждают, но тех, которые совратились в католицизм или происходят от бывших униатов, увещевают, держат под арестом в холодной, не давая достаточно пищи, и наказывают»; пятеро – что «о принуждении католиков не слыхали, но бывших униатов понуждают и, как слышно, обращаются жестоко»; двое – что «о жестоком обращении не знают, но слыхали, что чрез два года всех католиков заставят присоединиться к православию»; и один – «что к принятию православия принуждают разными жестокостями, а мировой посредник Шевагин на волостном сходе объявил, что чрез год или два всех католиков обратят в православие» [1282] . Следовательно, можно предположить, что такие высказывания крестьян-католиков, как «скоро все будем русские» и т. д., выдававшиеся чиновниками-миссионерами за свидетельство добровольного тяготения к «царской вере», были отзвуком подобных, едва ли не угрожающих, внушений.

1282

Ibid. L. 50 ар. – 51.

Губернатор Скворцов, получивший материалы дознания в конце 1866 года, судя по глухим обмолвкам в отчете генерал-губернатору, не исключал, что мировые посредники Щербов и Шевагин по

крайней мере превысили свои полномочия, но готов был признать такие эксцессы неизбежными издержками противоборства «ревнителей православия, с одной стороны, и католицизма, с другой» [1283] . В июле 1867 года это противоборство еще более обострилось. По просьбе местного благочинного военный начальник уезда и все тот же Щербов собрали крестьян двух селений Яловского прихода, чтобы зачитать текст короткой речи Александра II, произнесенной в июне перед депутацией новообращенных в Вильне («…уверен, что вы перешли в древнюю веру края с убеждением и искренно. Знайте, что раз принявшим православие я ни под каким видом не позволю и не допущу возвратиться в католичество; знайте это и скажите это от меня всем своим, слышите ли?» [1284] ). Устроители схода надеялись «сообщением воли Государя Императора склонить… к повиновению» тех крестьян этих селений, числом 165, которые, будучи присоединены в 1866 году к православию, отказывались исповедоваться, причащаться и крестить детей в православном храме и, по всей видимости, тайно продолжали посещать костел. Вышел, однако, сильный конфуз: после оглашения государевых слов раздались громкие крики: «Мы не желаем быть православными!» Было приказано «отделить крикунов», каковых оказалось целых пятьдесят два. Но при попытке арестовать самых «крикливых» толпа вступилась за них: «Берите нас всех под арест» [1285] .

1283

Ibid. L. 54–55.

1284

Спичаков Л.А. Православие и Римское католичество. С. 226–227.

1285

LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1152. L. 83–83 ар. (рапорт Стороженко Э.Т. Баранову от 23 августа 1867 г.). Вновь отметим сходство поведения католиков-белорусов со «стратегиями отпадения» (термин П. Верта), практиковавшимися в тот же период поволжскими крещеными татарами. Заставить власти иметь дело не с одиночками, а с целой массой значило повысить шансы на признание отпадения состоявшимся или, в случае неудачи, на смягчение наказания (Werth P. At the Margins of Orthodoxy. P. 168–171).

После такого поворота событий дело сочли достаточно серьезным, чтобы поручить дальнейшее расследование знатоку католической «интриги» А.П. Стороженко. Тот не подвел: в его интерпретации сопротивление «латинизантов» в Волковыском уезде приобрело ярко выраженное политическое измерение. На материалах дознания Стороженко выстроил устрашающую конспирологию. Особое значение придавалось тому факту, что активную роль в противостоянии обратителям играли члены костельных братств: «Самые ярые братчики фанатики и полонизаторы в Гродненской губернии сосредоточились в Порозовском приходе». Хотя признания о принадлежности к братствам удалось получить лишь от нескольких лиц, Стороженко уверенно реконструировал внутреннюю структуру братства, напоминающую подпольный «жонд»: братство разбивается на отделы, каждый из которых сосредоточивается на одном роде занятий: «пишущие прошения, собирающие деньги на подачу прошений, разъезжающие по краю и волнующие присоединившихся к православию» и т. д.

Из выявленных в Яловке братчиков самыми злостными «фанатиками» были Иван Карвель и Мартын Мелько. Карвель, дряхлый старик, присваивает себе права священнослужителя: он окрестил по католическому обряду младенца у одного из присоединившихся, а «по праздникам в дом его собираются католики и присоединившиеся к православию, поют литании, и Карвель окропляет их Св. водою». Мелько же отвечает за терроризирование «латинизантов». Его жена и младший сын приняли православие, но он удержал в католичестве старшего сына, а затем перетянул назад и жену. Он появляется то тут, то там по всему приходу и «всеми мерами старается возмущать присоединившихся к православию, угрожая вешать тех, которые будут присоединяться». Ему «беспрекословно повинуются». Последствия ужаса, наводимого Мелько и другими братчиками, зоркий Стороженко усмотрел при встрече с яловскими прихожанами, где он «при содействии благочинного, военного начальника, мирового посредника Щербова и всех бывших со мной чиновников» целый день склонял «непокорных» «к раскаянию»: «…многие из крестьян, в особенности женщины, изъявившие раскаяние, давши руку на уполномочие подписи, горько рыдая и стоя на коленях, просили у меня защиты от преследования братчиков. Все заметили, что некоторые из непокорных соглашались покориться и переходили на сторону раскаявшихся, но, подумав, снова отказывались. Очевидно было, что страх преследования и боязнь мщения удерживали их от покорности правительству». («Правительство», как видим, полностью подменяет собою православие, и речь уже ведется не столько о вероисповедании, сколько о политической благонадежности.) И уж конечно, решительный отказ тридцати шести из пятидесяти двух участников июльских беспорядков исповедовать православие можно было объяснить только разлагающим влиянием братства [1286] .

1286

LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1152. L. 84 ар. – 86, 88–88 ар.

Разумеется, далеко не все из того, что писал Стороженко, явилось плодом воспаленного воображения. Мирские братства и им подобные объединения, множившиеся в эпоху католического возрождения в XIX веке в разных странах, имели одной из своих прямых задач поддержание конфессиональной дисциплины среди единоверцев. С точки зрения братчиков в Порозово и Яловке, «совратившимися» из родной веры были не они, а те, кто перешли в православие. Можно сомневаться, грозился ли Мартын Мелько именно вешать своих односельчан за переход в православие, но вообще подобные приемы устрашения легко себе представить в той ситуации.

Версия Стороженко заведомо отвергала, обессмысливала простое допущение, что повышенная активность братств стала следствием правительственной агрессии против католицизма. Мирянин, имевший «дерзость» крестить младенцев и совершать у себя дома богослужение, жил в селении, где католики после насильственного упразднения прихода лишились священника и храма и не были приписаны к какому-либо из ближайших приходов. Иван Карвель представлял собой довольно жалкое подобие священника. Стороженко же видел в этой фигуре предзнаменование и символ грядущего нового мятежа. Приверженность к католицизму, горячность в исповедании католической веры выступают эквивалентом политической нелояльности и даже измены, приметы которой в Порозово Стороженко ткет только что не из воздуха:

Вообще жители Порозовского и Яловского приходов сильно ополячены. Понятия

их о России и правительстве до такой степени извращены польской пропагандой, что в них нет искры русского чувства. Близость железной дороги дает братчикам средство иметь сообщение с Варшавою и Краковом. …[Оттуда] появляются вместе с мазурами, закупающими здесь свиней, разные агенты польской справы и разносят смуты… Короче, Порозово и Яловка есть складочное место продуктов латино-польской пропаганды, которые отсюда развозятся по всему Северо-Западному краю. …Кляузничество развилось до крайних пределов; они или, правильнее сказать, им пишут наполненные наглою ложью прошения ко всем министрам, в Св. Синод, Государю Императору; открыто даже, что один крестьянин Матвей Ворона Бокуровский послал прошение к Наполеону. …В Порозове и Яловке крестьяне, одураченные ксендзами и панами, того убеждения, что Царь избавил их от крепостной зависимости не по своей воле, а по приказанию Наполеона. Рассказывают, что из Порозова и Яловки некоторые из братчиков ходили с жалобою к Голуховскому (наместнику Галиции. – М.Д.) и просили его защиты против угнетения католичества. Слухи эти не лишены вероятия [1287] .

1287

Ibid. L. 86–86 ар. Слух о том, будто после победы под Севастополем Наполеон III потребовал от Александра II освободить крестьян, шел скорее не от ксендзов, а из «Мужицкой правды» К. Калиновского («Kali Prancuz pad Swistopolom zausim pabiu maskala, to dla toho kab maskal nie mieu sily i hroszy, prykazau narodowi daci wolno's'c…»; факсимиле: Калиновский К.С. Из печатного и рукописного наследия. Минск, 1988), с текстом которой виленские русификаторы были, разумеется, знакомы (см., напр.: Райковский С. Польская молодежь Западного края в мятеже 1861–1863 годов // Русский вестник. 1869. Кн. 2. С. 651).

Порозовское дело, таким образом, возводилось почти в ранг военно-стратегического приоритета. За спинами «латинизантов» из гродненских местечек маячили все католические силы Европы – начиная от мазурских скупщиков скота и вплоть до Наполеона III. Стороженко изображал все происшедшие в 1867 году волнения новообращенных звеньями единого подрывного плана, клиньями вражеского вторжения в русскую землю: «Смута эта поднялась еще осенью прошлого года. Она получила свое начало в Порозове, оттуда разлилась по Волковыскому, Пружанскому и Слонимскому уездам и вторгнулась в Минскую губернию в уезды: Новогрудский и Слуцкий и Виленской губернии в уезды Вилейский и Свенцянский. Из Порозова и Яловки вышли и рассеялись по краю те братчики, которые, пользуясь рекрутским набором, взволновали… присоединившихся к православию крестьян… [Все это] напоминает то время, когда перед революцией 1863 года народный жонд взял такую силу, что парализировал все распоряжения правительства» [1288] . Словом, порозовские и яловские братчики поставили несколько губерний на грань мятежа!

1288

LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1152. L. 84, 88 ар.

Предложения Стороженко относительно практических мер обозначили собою экстремистский сдвиг в представлениях о задаче миссионерской кампании. Охарактеризовав большинство жителей Порозово и Яловки как закоренелых католиков и самозваных подданных императора французов [1289] , виленский эксперт рекомендовал поскорее закрыть вслед за Яловкой костел в Порозово и залучить хотя бы часть жителей в православие [1290] . Самоочевидный вопрос, зачем же православной церкви нужна такая паства, снимался выдвижением на первый план гипертрофированного образа врага. Костелы, ксендзы, братчики, а то и вся масса прихожан-католиков воспринимались как частные олицетворения вездесущей католической ненависти к России. Пускай «присоединенные» и знать не хотят православия, зато их брутальным присоединением причинены ущерб и унижение «латинству» – этой демонической, трудноуязвимой силе. Упрощая, можно сказать, что собственно причисление к православию становилось не столько целью, сколько орудием для нанесения удара по «латинству».

1289

Разумеется, от Стороженко было бы трудно ожидать проведения аналогии между подачей прошений одновременно императору всероссийскому и императору французов и любопытным феноменом двойной лояльности среди крестьян в другом регионе бывшей Речи Посполитой – австрийской Галиции. Во второй половине XIX века галицийские русины, не имевшие еще четкого национального самосознания, совмещали культ кайзера («цесаря») Франца Иосифа с почитанием русского царя, считая того и другого своими соплеменниками (см.: Грицак Я. Пророк у своїй вiтчизнi: Франко та його спiльнота (1856–1886). Київ: Критика, 2006. С. 140–141). Судя по тому, что порозовцы посылали ходатая к А. Голуховскому, фигура Франца Иосифа могла быть популярной и в их среде. Разумеется, кажущаяся наивной лояльность более чем одному суверену не исключала прагматически мотивированных и по-своему расчетливых действий порозовцев в защиту своей веры. В конце концов, Наполеон III и Франц Иосиф I, в отличие от Александра II, были католиками. Подобным же образом галицийским русинам православный царь мог представляться в критические моменты защитником их униатской веры от польской угрозы.

1290

LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1152. L. 90 ap. – 91 ap.

Излюбленная идея обратителей об использовании ксендзов в качестве «пропагандистов» православия получает у Стороженко связь с тем характером военной диверсии, который он придавал всей кампании массовых обращений. Еще один персонаж в его длинном рапорте генерал-губернатору – порозовский ксендз Августин Липко. Оказывается, сколь бы ретивы ни были братчики в противодействии «возвращению» в православие, главным махинатором являлся все-таки этот самый ксендз в уцелевшем приходе. Липко уже давно числился в «черном списке» властей. В 1863 году он находился под следствием по подозрению в «сношении с мятежниками», но за отсутствием улик был освобожден и вернулся на настоятельскую должность в Слонимском уезде. В 1866 году его приход упразднили, и он обратился к губернатору Скворцову с просьбой дать ему новое место, обещая принять православие и способствовать присоединению своего будущего прихода в полном составе. Хотя спрошенные о Липко православные священники предупреждали, что он, «одаренный красноречием и потому имеющий большое влияние на своих прихожан, много препятствовал в деле обращения в православие лиц, отпавших в католицизм», губернатор ходатайствовал о назначении Липко на Порозовский приход, в надежде, что лояльный ксендз смягчит «фанатизм» тамошних католиков и «латинизантов» [1291] . Однако, получив этот приход, Липко не только не исполнил своего обещания о принятии православия, но и прекрасно ужился с «фанатиками».

1291

Ibid. 1867. B. 1304. L. 14–21 ар. (изложение дела в отношении гродненского губернатора Д.Н. Кропоткина А.Л. Потапову от 21 мая 1868 г.).