Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
В августе 1867 года Стороженко постарался загнать Липко в угол. Он добился от нескольких присоединенных жителей Яловки показаний о том, как они ездили в порозовский костел и там Липко принуждал их «отрекаться» от православия, исповедовал, приобщал и даже крестил их детей по католическому обряду. А при этом будто бы уверял «простодушных крестьян, что он может их принимать, потому что имеет крест от Государя Императора и был с Государем Императором в одном училище». (Стороженко следовало бы порадоваться, что Липко рассказывал о своем однокашничестве с Александром II, а не с Наполеоном III.) При встрече с Липко Стороженко предъявил ксендзу показания обманутых православных. В отчете генерал-губернатору он даже беллетризировал описание этого момента: «…жирное и красное лицо Липки покрылось смертною бледностью, он хотел оправдываться, но не находил слов…». После обстоятельной зарисовки смятенного, раздавленного ксендза (а надо заметить, что позднее, на формальном следствии и очных ставках, Липко опровергал эти показания) Стороженко излагал напрашивавшуюся, как ему казалось, комбинацию: «…кс. Липка в такое поставлен положение, так со всех сторон обойден, что ему более ничего не остается, как присоединиться к православию или бежать из края». Липко подтвердил свое прошлогоднее намерение принять православие, поручившись, кроме того, что очень скоро, 30 августа, в день тезоименитства императора, с ним перейдут в православие двести порозовских прихожан. Скворцов и Стороженко решили дать ему этот шанс и отпустили в Порозово [1292] . Как легко догадаться, Липко и на сей раз не сдержал слова [1293] . Здесь важно подчеркнуть не самый просчет Стороженко в этом конкретном случае, а тот факт, что в рапорте генерал-губернатору он описывал шантаж католического священника как самый «экономичный» способ организации массовых обращений. Вместо бесед с прихожанами, попыток переубеждения и т. д. предлагалось заниматься чем-то вроде перевербовки тайного агента и внедрения его в ряды врага.
1292
Ibid. 1866. B. 1152. L. 87–87 ар., 89–90 (рапорт
1293
На следствии Липко показал, что заявление о принятии православия он «сделал из страха и для родных, взятых на попечение, но решился оставаться католиком». В 1868 году он был административным порядком выслан на жительство в Архангельск. Что касается мирян-«латинизантов», то Стороженко предлагал четверых крестьян, «особенно вредно влияющих на остальных», выслать «в восточные губернии России», восьмерых «пропагандистов-братчиков» – в Таврическую губернию, а остальных «непокорных» оштрафовать на сумму от 5 до 15 руб. каждого. При Баранове предложение не было приведено в исполнение, а новый генерал-губернатор Потапов, противник столь явного вмешательства гражданской администрации в сферу религии, передал дело в ведение исключительно церковных властей (LVIA. F. 378. BS. 1866. B. 1152. L. 131, 91–91 ap.; 1867. B. 1304. L. 14, 22 ap., 39).
Отчет Стороженко о порозовском деле позволяет увидеть в деталях, как конспирологическое мышление могло раскручивать кампанию массовых обращений. Баранов прочитал стороженковский опус в начале осени 1867 года [1294] , но развитый в нем тезис о том, что любая форма сопротивления католиков переводу в православие оправдывает ужесточение атаки на католицизм, он усвоил еще полугодом ранее. 21 марта 1867 года генерал-губернатор представил всеподданнейший доклад «О мероприятиях относительно лиц, перешедших из латинства в православие», который император повелел обсудить в Комитете министров. Трезвая мысль о необходимости остановиться и закрепить достигнутые результаты обращений сочеталась в докладе с тенденцией приписывать встреченные трудности единой злой воле «латино-польской партии». Отметив, что с 1863 года в православие перешло около 60 тысяч католиков, «преимущественно мужчин» и в подавляющем большинстве из крестьянского сословия, Баранов признавал преобладание секулярных мотивов обращений над религиозными: «Если невозможно утверждать, чтобы движение в православие всегда основывалось на глубоко прочувствованном убеждении в превосходстве одного вероисповедания перед другим, то нет никакого сомнения, что движение это ныне вытекает из чувства беспредельной признательности к Монарху-Освободителю, ибо во всех заявлениях народа о желании присоединиться к православной церкви постоянно указывалось на то, что он желает быть веры Царской, а не папской». Понятно, что после такой декларации, да еще в докладе императору, подача крестьянами прошений о возвращении из «веры Царской» в веру «папскую» не могла быть объяснена иначе, как внешними факторами. Баранов уклонялся от прямого суждения о том, имели место или нет хотя бы отдельные случаи принуждения к переходу, и уличал просителей в «бездоказательности» претензий. Доверие к жалобам, полагал он, подрывалось уже тем, что они «заявлялись скопом, прошения подписывались десятками лиц» (как будто инспирировавшиеся обратителями прошения подписывались не «скопом»!). По этой логике, чем многочисленнее жалобы, тем менее правдивое содержится в них описание обстоятельств перехода в православие и тем менее следует принимать заявления о нежелании оставаться в православии за выражение действительной воли крестьян. Упомянув циркулировавшие слухи, включая самый тревожный из них – будто император не одобряет обращений в православие, Баранов указывал на их источник: «Все эти вымыслы и многие другие, внушаемые под покровом тайны исповеди, составляют предмет деятельности латино-польской партии…» [1295] . Под действием каких внушений присоединившиеся к православию попадали в костельную исповедальню, где их одного за другим нашпиговывали слухами, доклад не уточнял. Масштаб угрозы делал неуместной щепетильность в выборе средств насаждения православия: «…возможность обратного движения в латинство гибельно подействует влиянием своим не только на вопрос религиозный, но и на все прочие вопросы русского преобладания в крае» [1296] .
1294
Примечательно, что Стороженко не ограничился подачей рапорта и сделал порозовское дело достоянием гласности. В № 263 «Голоса» за 1867 год была опубликована корреспонденция о «совращениях в латинство» в Волковыском уезде. О задумке обратителей воздействовать посредством публикации на МВД сообщал в письме М.Ф. Де Пуле гродненский служащий Виленского учебного округа, противник жесткой линии русификации и анонимный корреспондент «Вести» Е.А. Лопушинский: «…корреспонденция написана с особенною целью. …Наш губернатор [Скворцов] объявил мне сегодня, что корреспонденцию написал Стороженко, и запретил мне писать опровержение. Она написана с умыслом, чтобы понудить министерство утвердить одно представление графа Баранова… о закрытии пяти костелов в Волковыском уезде. Знает ли о том граф [Баранов]? Спросите его, если это можно, только оставьте имя мое в тайне» (РО ИРЛИ. Ф. 569. Ед. хр. 320. Л. 24 – письмо от 25 сентября 1867 г.).
1295
LVIA. F. 378. Ap. 216. B. 308. L. 62–63 ap.
1296
Ibid. L. 64 ар., 62 ар. – 63.
К середине 1867 года Баранов, как кажется, полностью отдал дело обращений, сосредоточившееся к тому моменту в Минской губернии, на откуп энергичному Стороженко. Начав осенью 1866-го с попыток расследовать злоупотребления кауфмановских обратителей, генерал-губернатор впоследствии сравнялся с Кауфманом в патронаже над произволом чиновников-миссионеров. «Одно, в чем лютеранин Баранов старается перещеголять своих православных предместников, – это усердие в закрытии костелов. …Большею частию единственною причиною закрытия выставляется то, что такой-то костел вреден-де для православия. Но ведь в этом отношении все костелы одинаково вредны и следовало бы закрыть их все без исключения…», – писал в конце 1867 года А.М. Гезен Каткову, не так уж утрируя то, о чем мечтал тогда Стороженко [1297] . Лично Баранову, по всей видимости, не улыбалось снискать лавры русификатора; и предшествующая, и последующая его карьера огибала те зоны государственной деятельности, где от имперского сановника требовалась восприимчивость к посланию русского национализма. Но в Вильне 1867 года он оказался в затруднительном положении. По сведениям Райковского и Комарова, Баранов не раз говорил, что «край этот находится в таком ужасном положении в силу исторических событий, что отсюда никто не выйдет чистым и на всяком останутся следы местного болота» [1298] . Не дают ли эти слова ключ к объяснению его попустительства новому произволу обратителей?
1297
ОР РГБ. Ф. 120. К. 20. Ед. хр. 1. Л. 90 (копия письма от 2 декабря 1867 г.).
1298
РО ИРЛИ. Ф. 76. Ед. хр. 266. Л. 3 об.–4.
Вняв мартовскому докладу генерал-губернатора, Александр II 13 июня 1867 года произнес в Вильне цитированную выше речь, адресованную всем новообращенным в крае. Хотя слова царя о недопустимости возвращения в католицизм были помещены в прессе и зачитывались на крестьянских сходах, заметного впечатления на «упорствующих» они не произвели. Вскоре Баранов предпринял еще один шаг, призванный, по его разумению, закрепить успехи миссионерства в губернии, где число присоединенных было наибольшим. Он направил обер-прокурору Синода Д.А. Толстому конфиденциальное письмо о необходимости сместить архиепископа Минского Михаила. По всей вероятности, Баранов был знаком с донесениями о пропольских симпатиях минского владыки, которые начиная с 1866 года посылал в III Отделение местный жандармский штаб-офицер Штейн, но собственные аргументы генерал-губернатор ограничил указанием на «слабое смотрение» за духовенством, «происходящ[ее] от преклонности лет Преосвященного Михаила». Поскольку упадок дисциплины в приходском духовенстве стал особенно нетерпим при нынешнем «движении крестьян» из католичества в «прародительское благочестие», требовалось как можно скорее назначить в Минск «более энергического православного Архипастыря» [1299] . Трудно судить, был ли причастен Стороженко к инициативе Баранова; прямых свидетельств тому нет, но в одном из его писем генерал-губернатору (цитировавшемся выше) выражалось недовольство непотизмом Михаила, мешавшим осуществлять нужные обратителям кадровые замены в приходском клире [1300] . Обер-прокурор Синода признал пожелание, а по сути – требование Баранова справедливым, но исполнение его последовало не сразу. Михаил оставался на минской кафедре до февраля 1868 года и за это время успел освятить, возможно, без особой радости, еще несколько церквей, переделанных из костелов упраздненных католических приходов [1301] .
1299
LVIA. F. 378. BS. 1867. B. 1302. L. 1–1 ap. (отпуск отношения Баранова от 22 июня 1867 г.).
1300
Ibid. 1864. B. 1331a. L. 58–58 ap.
1301
Приводившиеся выше отзывы минских чиновников об архиепископе Михаиле и подопечном ему экс-униатском клире можно дополнить цитатой из доверительного письма, которое минский губернатор П.Н. Шелгунов написал П.А. Черевину под впечатлением новости об удалении владыки на покой. Архиереи из бывших униатов, в отличие от большинства глав православных епархий в империи, десятилетиями занимали свои кафедры (Михаил – с 1848 года), и Шелгунов, как видно, считал эту негласную привилегию одним из вреднейших пережитков униатства: «Нужно ли упоминать, до какой степени Вы… обрадовали меня известием, что для нашего Православия скоро настанет новая эпоха. Как и кто совершил наконец этот гигантский, давно взывавший о необходимости подвиг? …Для Православия у нас отныне восходит новая заря и возрождаются надежды. Дай Бог,
Для понимания позиции Баранова нужно также учесть, что в течение 1867 года он, проводивший больше времени в Петербурге, чем в Вильне, участвовал в работе особой комиссии из высших бюрократов, обсуждавшей возможность пересмотра законодательства о положении римско-католической церкви в империи после разрыва (в конце 1866-го) конкордата со Святым престолом. С подачи своего советника Н.А. Деревицкого (в отличие от практика Стороженко, Деревицкий претендовал на роль теоретика борьбы с «латинством») Баранов развивал соображения о дальнейшем ограничении духовной юрисдикции Ватикана над российскими католиками (см. гл. 6 наст. изд.). В докладе от 21 марта 1867 года он даже рекомендовал торжественно объявить в костелах о разрыве конкордата, полагая ослабить этим ультрамонтанские настроения в клире и пастве [1302] . Недооценка приверженности католиков высшей духовной власти, представление о неизбежной дискредитации папства могли примирять Баранова с форсированием массовых обращений в православие.
1302
LVIA. F. 378. Ap. 216. B. 308. L. 65. Утрата конкордатом силы означала отмену не вообще папской духовной юрисдикции над российскими католиками, а лишь условий соглашения между Святым престолом и империей, регулировавших осуществление этой юрисдикции.
Свою роль сыграли противоречия между министерской и генерал-губернаторской системами управления. Хотя Баранов, в отличие от Муравьева и Кауфмана, не позиционировал себя полновластным администратором, выше которого лишь император, сама природа его должности побуждала ревниво отстаивать прерогативу принятия сепаратных решений. А его подчиненные были не прочь этим воспользоваться для прикрытия своих начинаний санкцией генерал-губернатора. Трения с МВД возникли, в частности, при закрытии костела в Стволовичском приходе Новогрудского уезда Минской губернии. Стволовичи занимали важное место в списке облюбованной Стороженко добычи. В 1865–1866 годах в этом приходе, насчитывавшем 1201 душу, было переведено в православие 637 католиков. Согласно рапорту Стороженко от июня 1867 года, из оставшихся в католицизме 564 крестьян 352 еще в сентябре 1866 года дали подписки о присоединении и составили на волостном сходе прошение о переделке костела в православный храм. Надлежало немедленно его удовлетворить, ибо, покуда костел существует, давшие подписки не решаются исполнить свое намерение принять православие и вот-вот поверят слухам, будто «Правительство не желает присоединения католиков» [1303] . В июле 1867 года Баранов сделал соответствующее представление в МВД: как мы помним, с сентября 1866-го генерал-губернатор уже не мог без «предварительного сношения» с министром внутренних дел воспользоваться правом (предоставленным положением особого комитета от 4 апреля 1866 года) закрывать «лишние» и «вредные» католические костелы и приходы.
1303
Ibid. BS. 1867. B. 1187. L. 7–7 ap. (отпуск отношения Баранова – МВД от 13 июля 1867 г.).
МВД, до этого утвердившее уже несколько аналогичных представлений Баранова, на сей раз заподозрило неладное. Управляющий МВД кн. А.Б. Лобанов-Ростовский (Валуев находился тогда в отпуске) обратил внимание генерал-губернатора на то, что на подлиннике волостного приговора о закрытии костела «нет подписи ни одного из числа помянутых 352 домохозяев и не названо даже имени кого-либо из них, а за всех их расписался, по их неграмотности, волостной писарь». Лобанов-Ростовский предлагал Баранову распорядиться о проверке «на месте, чрез благонадежного чиновника», обстоятельств составления приговора.
Ответные отношения Баранова, от 8 и 10 августа 1867 года, удивляют нескрываемым пренебрежением даже к той тени формальной процедуры, которую все-таки предусматривало положение особого комитета от 4 апреля 1866 года и позднейшая корректива к нему. Генерал-губернатор считал более чем достаточным основанием для закрытия костела переход в православие более половины прихожан (637) еще до сентября 1866 года. Он советовал товарищу министра не утруждать себя беспокойством о законности приговора католиков: «…в поверке, действительно ли из числа остающихся ныне при костеле 564 прихожан 352 лица изъявили желание принять православие… не представляется никакой надобности…». Баранов – а скорее непосредственный составитель текста отношения (по всей видимости, Стороженко) – почти бравировал равнодушием к религиозным чувствам какого-то там католического меньшинства. Мало того, Баранов повторил маневр Кауфмана, годом ранее по тому же самому поводу оспорившего правомочие министра объявлять генерал-губернатору высочайшую волю. Преемник Кауфмана в известном смысле даже пошел дальше: он предложил собственное толкование повеления от 3 сентября 1866 года, требовавшего от генерал-губернатора «предварительного сношения» с министром. Повеление, согласно Баранову, ничуть не умаляло дискреционной власти, дарованной в апреле 1866 года киевскому и виленскому генерал-губернаторам: «[Положение 4 апреля 1866 года] оставлено во всей силе и только изменен порядок; первоначально Генерал-Губернатор делал распоряжение о закрытии и уведомлял Министерство, в настоящее время сообщает Министерству свои предположения и потом делает распоряжения, какие найдет нужным [сделать], так как он есть главный и единственный [1304] ответчик пред Государем Императором за спокойствие и благоустройство вверенного ему края» [1305] . Как видим, «предварительное сношение» сводилось к дежурной отписке.
1304
Слова «и единственный» в черновом отпуске, с которым работал сам Баранов, зачеркнуты. Видимо, по зрелом размышлении Баранов счел такую формулировку чересчур вызывающей, слишком `a la Муравьев.
1305
Ibid. L. 9–10 (отношение Лобанова-Ростовского Баранову от 26 июля 1867 г.), 15–16, 17–18 ар. (отпуски отношений Баранова Лобанову-Ростовскому от 8 и 10 августа 1867 г.). Последнее из этих отношений содержало недвусмысленный упрек по адресу лично Лобанова-Ростовского: «…отзывы Вашего Сиятельства замедляют дело упрочения Православия и русской народности в здешнем крае…» (Ibid. L. 18 ap.). Столь резкая реакция Баранова на запрос МВД объяснялась еще и тем, что тем же летом он с опозданием получил из МВД уведомление о приезде в край чиновников по особым поручениям, собиравших материалы для обзора положения дел в западных губерниях. Как писал П.А. Валуеву координировавший эту неформальную ревизию Л.С. Маков, Баранов, узнав о командировке чиновников, поднял «бурю» и даже собирался «высылать министерских чиновников из края с жандармами» (РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 576. Л. 20 – письмо от 8 сентября 1867 г.).
В сентябре 1867 года, после еще одного раунда этой служебной полемики [1306] , Лобанов-Ростовский дал добро на закрытие прихода, «дабы… не затруднить достижение ожидаемой Вами от сего для Православия пользы» [1307] . Но конфликт не остался служебной тайной. В том же сентябре служивший в Пинском уезде мировой посредник М.Н. Алмазов, один из обратителей стороженковской команды, доносил: «Паны здесь распускают слухи, что Граф [Баранов] удаляется навсегда в Петербург. Причиною к этому будто бы закрытие костелов и подчинение его министру, с которым он не ладит. Какая ложь и сплетни, но если бы это и было действительно так, то мы все жестоко скорбим о потере нами Графа, который был и есть всегда благородный начальник и просвещенный вельможа». Спустя еще два месяца, сообщая о переоборудовании Стволовичского костела в православную церковь, Алмазов выспренно заявлял: «Крестьяне и я считаем эту церковь памятником трудов Его Сиятельства по русскому делу…» [1308] .
1306
Управляющий МВД попытался побить барановскую карту дискреционных полномочий генерал-губернатора и спасти Стволовичский приход от закрытия на основании законодательной нормы – статьи 125 «Уставов духовных дел иностранных исповеданий», разрешавшей учреждать отдельный католический приход при наличии не менее 100 дворов верующих. Однако 532 католика в Стволовичах не добирали до этой нормы (LVIA. F. 378. BS. 1867. B. 1187. L. 19–21, 22–22 ap. – отношения Лобанова-Ростовского Баранову от 21 августа и ответное от 29 августа 1867 г.).
1307
Ibid. L. 24–25 (отношение от 21 сентября 1867 г.).
1308
Ibid. B. 1380. L. 8 ap. – 9; 1864. B. 1331a. L. 71 (письма Алмазова Стороженко от 24 сентября и 21 ноября 1867 г.). Досадной помехой созданию этого «памятника» стал житель Стволовичей, костельный органист Михаил Бубен, который, как доносил Стороженко Баранову, «подстрека[л] принявших Православие обратиться в Латинство, разда[вал] им исповедные билетики, уверяя, что после этого они никогда уже не возвратятся в Православие, что будто бы на днях приедут ксендзы и костелы откроются по-прежнему…» Бубен легко отделался – его лишь выслали из волости (Ibid. BS. 1867. B. 1187. L. 26–26 ар. – донесение от 19 сентября 1867 г.).
Под прикрытием генерал-губернаторского авторитета к осени 1867 года обратители вновь почувствовали себя хозяевами положения. Резкий тон цитированной корреспонденции Баранова с МВД отражал не столько его личный настрой, сколько батальный азарт обратителей, которые предвкушали, как они выражались, «падение» ряда крупных приходов в Минской губернии. После порозовской неудачи Стороженко сосредоточил кампанию на католическом простонародье, проживавшем в трех смежных уездах Минской губернии: Слуцком, Пинском и Новогрудском. Именно там находились местечки Кривошино и Липск, где в начале 1867 года ему, при содействии воинских команд, удалось предотвратить отпадение новообращенных. Теперь Стороженко переходил из обороны в атаку. Именно на этом – по счастью, последнем – этапе массовых обращений прагматизм обратителей выродился в цинизм, легко уживавшийся с возвышенным представлением о себе как истребителях «латинства».