Рута Майя 2012, или Конец света отменяется

Вепрецкая Тамара

Томина внимательно слушала своего спутника, продолжая сканировать взглядом причудливые зигзаги барельефа.

Внезапно мне чудится какое-то шевеление. Будто легкая тень скользнула между хоботками Чаков. Я отвожу взгляд, посчитав, что просто утомилась смотреть в одну точку, вот и мерещится. Но любопытство заставляет меня снова повернуться к Чакам, и я столбенею.

На противоположном арочном перекрытии, на том самом, где недавно нависал надо мной Сашка, кривляется и пританцовывает странное существо. Руки и ноги его отливают змеиной чешуей зеленоватого цвета, словно он одет в обтягивающий комбинезон из кожи змеи. Он подпоясан плетеной веревкой,

завязанной вместо пряжки мудреным узлом, из которого свисают, извиваясь, тоненькие змеюки. На шее красуется ожерелье из человеческих глаз, а на грудь оно ниспадает перевернутым сосудом с выползающими змеенышами. Просто змеиная симфония какая-то!

Поборов страх и ступор, я включаю в себе исследователя и продолжаю бесстрашно и беспардонно разглядывать пришельца. Добираюсь взглядом до его физиономии. Рот его открыт в усмехающемся оскале. Над верхней губой сильно выдается вперед чуть загнутый нос. Двигаясь, он не то от удовольствия, не то от агрессии высовывает длинный гибкий заостренный язык, а затем втягивает его обратно. На месте ушей под палящим солнцем переливаются перламутром крупные раковины. В больших округлых глазах безумно вращаются зрачки. На долю секунды они застывают, и тогда взгляд их владельца становится лукавым и чуть ехидным.

Голова его увенчана диадемой и обхвачена ее причудливыми извилистыми узорами, которые сходятся на лбу и вздымают раковину. В овале ее сердцевины перекрещиваются наподобие Андреевского креста две ленты.

Он продолжает совершать хаотичные движения, размахивая странным топориком, чем-то похожим на томагавк. В левой руке осторожно, словно драгоценный ридикюль, он наперевес держит за массивную ручку тяжелый овальный предмет, напоминающий камень.

– Ты кто? – отваживаюсь спросить я.

– Ты же догадалась, – насмешливо вперив в меня зрачки, шелестит существо. – Я Чак! Ча-ак-Ча-ак!

Он заливается шипящим, щелкающим смехом, высовывает извивающийся язык и, дергаясь в ритуальном танце, машет «томагавком».

– Я много читал про Чаков, – донесся откуда-то, будто издалека, и пробился к Марининому сознанию голос Беловежского. – Чак ведь связан с основанием династии Кануля. – Саша подумал, что эта тема нужна ему для диссера и что надо досконально ее проработать, оглянулся на Марину, отметил про себя ее заинтересованный взгляд и засмеялся: – Майянисты все пытаются объяснить его атрибутику. У змей, к примеру, вообще много функций в мезоамериканской мифологии. Считается, что змеи отражают силу и могущество, потому как имеют способность связывать разные уровни мироздания: небеса, землю и подземный мир. В случае с Чаком змеи, вероятно, аллегория течения, льющихся струй, развития и плодородия. Ракушки на ушах и голове тоже олицетворяют его связь с водным миром: все-таки в его ведении дожди. К тому же изображали его либо со змеиным языком, либо дующим или плюющимся, что, наверно, означало вливание им плодородия в землю. Но Чак все же божество небесное. Скорее всего, отсюда перекрещенные ленты в ракушке его тиары как атрибут небесной полосы в символике майя. Да, еще он держит необычный топор – очевидно, воплощение молний. Иногда топор рисовали с всполохом на древке, или же черенок завершался опять же змеиной мордой. Змея из-за блестящей с отливом кожи, возможно, тоже символизирует молнию.

Саша помолчал и опять посмотрел на реакцию девушки. Та скользнула по нему взглядом, улыбнулась и опять уставилась на носы Чаков.

– В другой руке, – пояснял Саша, – он сжимает непонятный камень – очевидно, символ грома.

Я с пристрастием изучаю удивительное существо, вникая в объяснения Беловежского. А Чак уморительно повращал зрачками в разные стороны и неожиданно

задорно подмигнул мне круглым глазом, будто говоря: «Да, это я. Я такой. Это все про меня». И тут божок поворачивается вокруг своей оси, взмахивает камнем-ридикюлем, и я, кинув было взгляд в сторону Александра, уже не вижу его. Прореха у ног вдруг запечаталась каменным массивом. Все здание странно зашевелилось, и из его вершины потянулись к небу многочисленные ветви могучего дерева.

Я вцепилась пальцами в камни, но осознала, что сижу незыблемо, в безопасности. Волнение о том, как там Сашка, тоже быстро улетучилось. Я слышу его размеренный голос, который с той же невозмутимостью и легкой усмешкой произносит:

– Есть один интересный мифологический сюжет, над которым ломают головы ученые. Мне кажется, тебе как этнологу и журналисту, собирающему всякие местные небылицы, с одной стороны, а с другой, как ярой поклоннице ягуаров будет интересно. Этот миф называется «Жертвоприношение Младенца-Ягуара».

Здание-руина, на которое мы взобрались, исчезло. Оно превратилось в бесформенный холм. Он устремляется ввысь непонятными округлыми наростами. Их поверхность подозрительно отливает на солнце, совершает чуть заметные скользящие перемещения и будто дышит. Все это походит на беспорядочно сложенные кольца гигантской змеи.

Боковым зрением я скорее почувствовала, нежели увидела новых персонажей происходящего. Из-за густых ветвей дерева-великана выдвигается устрашающая фигура. Меня пронзает ослепительное дежавю. Доли секунды щелкает поисковик в памяти, отыскивая нужный файл. И я его узнаю! Его трудно не узнать! Этот зловещий оскал черепа, этот пузатый скелет – облик Бога Смерти, который я уже видела на фризе в Тонине. Там он был воплощен в камне. Сейчас он, как в замедленной съемке, перемещается по поверхности этого немыслимого холма, а в костлявых руках держит обнаженного, надрывающегося от крика младенца.

Голова малыша неестественно вытянута и украшена убором из цветов и сверкающих камней, явно драгоценных. На лице я рассмотрела небольшой острый нос и не менее острый язык. На лоб ему спадает пучок длинных волос, стянутых в узел на макушке. На щеках, плечах и голой попке темнеют ясно различимые ягуарьи пятна. Он отчаянно брыкается пухлыми согнутыми человечьими ручками и ножками. Но вместо ступней вверх то и дело выталкиваются трогательные мягкие лапки котенка-ягуара. Щекоча и хлестая костлявое бедро страшного мучителя, болтается длинный гибкий плюшевый ягуарий хвост.

Оторвав взгляд от несчастного младенца, я замечаю, что Чак предался ритуальному танцу с особым усердием. И в такт его движениям раскачиваются тяжелые ветви могучего дерева. Наконец Чак, застыв на мгновение, размахивается топором и бьет им по склону холма перед собой. Сверкнула молния, раздался страшный треск и посыпались искры, словно электрический разряд попал в каменную твердь. На склоне шрамом от ожога наметилась нервная трещина. Чак снова забился в дикой пляске. Взмахнув на сей раз камнем-ридикюлем, он обрушивает его точно на место трещины-шрама. Оглушительный грохот, как раскаты грома, сотрясает все вокруг, так что камни начинают ходить ходуном и закладывает уши.

И разверзается твердь холма, обнажая глубокую расщелину. К самому ее краю подскакивает Бог Смерти, держа свою несчастную жертву за маленькие нежные ножки, и, издав нечленораздельный победный вопль, разжимает костлявые пальцы, выпуская младенца из рук. От шока или от разрыва сердечка малыш затих. Кувырком, медленно он начинает лететь в чрево пропасти. Противно захихикал Чак. Я в ужасе вскочила на ноги и ринулась к обрыву.

– Куда ты так резко? – услышала Марина голос Александра и ощутила на своем локте его цепкую хватку.