Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Бландиана Ана

Итак, мы отправились в город — крупный областной центр. Я никогда еще не бывал там. Единственное мое посещение большого города состоялось за год до этого — я ездил в Бухарест повидаться с братом, который проходил там военную службу. Но я мало что видел в столице, приехал утром, навестил брата, потом обедал у родственников, рано лег спать, а на другой день уехал…

Странное дело — города, где я побывал в качестве легкоатлета команды юниоров моего родного города, я не запомнил. Не помню даже, пришлось ли нам там переночевать, но все, что связано со стадионом «Струнгарул», вторым по величине в городе, где проходили соревнования по легкой атлетике, — я помню. На стадионе была высокая трибуна — я таких еще не видел, — а напротив — более низкая, но никакой насыпи между ними не было, то есть не было стоячих мест. Зрителей было мало и те в основном были участниками состязаний, одни ждали своей очереди, другие уже закончили выступать и отдыхали на

скамьях. Беговая дорожка оставляла желать лучшего, полно было луж, но погода нам благоприятствовала. В последний момент меня попросили бежать на 400 метров, поскольку 800-метровка состоится только после обеда. Я согласился, хотя мне это было не очень-то интересно; я знал, что 400 метров — это один круг и что надо оставаться на своей дорожке, — моя была третья. И вдруг я на старте, на этот раз со стартовыми колодками; пистолетный выстрел — и я рванулся. Я бежал быстро, ничего не видя: ни своих соперников, ни всю беговую дорожку, я удерживался на своей третьей скорее всего инстинктивно. С трибун до меня доносились подбадривающие крики. И вдруг после первой стометровки я ясно расслышал, как кто-то крикнул: «Гляди на третью дорожку! Он выиграет!» Вероятно, заключили пари. От этих слов меня будто подбросило, резко и рывком я стал нагонять соперников, чувствуя, что бегу хорошо, быстро, плавно, что тело напряжено и словно летит вперед. Трудно да и невозможно, пожалуй, описать ощущения, которые испытываешь, пока бежишь дистанцию в 400 метров. Говорят иной раз, что эта дистанция самая трудная, это испытание и на скорость, но в особенности на выносливость: нетренированному бегуну рассчитывать не на что Этого я не знал и взял слишком высокий темп. На последней стометровке я задохнулся, во рту и в горле пересохло, невыносимая тяжесть сдавила грудную клетку, мне не хватало воздуха. И вдруг одеревенели мышцы ног, хотя боли я не почувствовал, просто ноги отказывались двигаться, и мне показалось, что сейчас я рухну на дорожку. (Потом ребята сказали мне, что заметили только замедление темпа и какую-то нерешительность.) Главное, думал я, работать ногами, во что бы то ни стало не упасть, не опозориться. И ноги продолжали бежать, я слышал, что остальные догоняют меня, я широко открывал рот, хватая воздух, как рыба на суше; я пришел первым, опередив других на один или два метра. Пробежав еще несколько шагов, я свалился на газон, потеряв сознание.

Очнувшись, я увидел Шинкулю, физкультурницу и одноклассников, сгрудившихся вокруг меня. Шинкуля меня слегка хлопал по щекам, приводя в чувство. «Молодец, — говорили они, — ничего страшного, все прошло, молодец, ты выиграл». С помощью двух своих товарищей я добрался до трибуны. Жара была невыносимая, но меня знобило, сильно тошнило и хотелось спать. Стадион я видел как в тумане и старался изо всех сил разглядеть хоть что-нибудь из того, что творилось возле стоек для прыжков в высоту, — я знал, что прыгает великий Алеман. И не смог. Меня охватил ужас — я один, я ослеп, — я едва сдержался, чтобы не зареветь, не завыть. Прилег на скамью, подложил под голову правую руку. Не знаю, сколько я лежал так, с закрытыми глазами. Когда я решился их открыть, оказалось, что я вижу, но усталость не проходила, тошнило меня по-прежнему, и все тело ныло.

Мы поехали автобусом в какую-то столовую; сонный, безразличный, я выслушивал, ничуть не радуясь, дифирамбы моей победе — мне говорили, что я потрясающе выступил, что никто такого от меня не ждал, что никогда еще наш город не выигрывал на состязаниях областного масштаба. Я думаю, что смотрели они на меня с любопытством и жалостью — больно уж я плохо выглядел. Пообедав, мы опять отправились на стадион. Я забился в какой-то угол и сразу же уснул, растянувшись на скамье. Трудно сказать, спал я пятнадцать минут или полчаса.

…Мне приснился отец — он приехал с работы на велосипеде и заворачивал с Аллеи во двор. Я будто видел его со стороны сада; я затаился в малиннике, потому что очень его боялся: в школе мне поставили двойку. Вдруг, откуда ни возьмись, бродячий пес — явление весьма редкое в наших краях — в испуге остановился возле меня; он тяжело дышал, красный язык вывалился из пасти. Я замахнулся, и он побежал от меня, перепрыгивая через грядки. Отец слез с велосипеда, прислонил его к стене; дверь кухни отворилась, и мать крикнула: «Скорее к столу, все пригорает».

…Я вскочил — Шинкуля хлопал меня по плечу. «Ты что, парень, спишь на поле боя? Почивать на лаврах вздумал?» — «Мне плохо, господин учитель, раньше было еще хуже. Я же говорил вам, что давно не тренировался. Чуть не ослеп, ничего не видел». — «Да брось ты, все это пустяки, такое случается со знаменитыми легкоатлетами. Не преувеличивай, возьми себя в руки; разве ты думал, что выиграешь забег? А теперь давай вставай и двигайся потихонечку, чтобы прийти в себя, через час тебе бежать восемьсотметровку. У тебя хорошие данные, парень, ты можешь стать знаменитостью, мне еще не приходилось видеть такую силу воли». Не похвали он меня, вряд ли я был бы в состоянии

бежать 800 метров. Но я и сам почувствовал, что со мной произошло что-то необыкновенное, что я и в самом деле могу стать знаменитым спортсменом, великим чемпионом — об этом я мечтал с детства, боясь признаться даже самому себе.

Я поднялся с трудом, болели все мышцы, першило в горле и было очень сухо во рту. Где-то за трибуной я начал разминаться и постепенно стал приходить в себя; спустя час после выстрела стартера я бежал среди остальных участников легко, раскованно, не прилагая больших усилий. Через несколько десятков метров я почувствовал, что мне тяжело бежать, мышцы заупрямились и не слушались меня. Но ощущение это было уже мне знакомо, к тому же оно не было таким острым, как в первый раз. Мне даже стало нравиться это мучение: во что бы то ни стало преодолеть это испытание, эту мертвую точку, из-за которой большинство участников сходят с дистанции. Я знал, что преодолею эту мертвую точку, замедлил немного бег, напрягся и сжал челюсти. Пробежав 400 метров, я был среди последних, но, почувствовав себя лучше, шаг за шагом покрыл расстояние, отделявшее меня от группы лидеров. Оставалось метров сто пятьдесят; и снова волна радости подхватила меня, я чувствовал необычайную легкость, рванулся и очутился первым. Но оказалось, что я переоценил свои силы, на последних метрах снова начал хватать воздух ртом. Обогнал меня высокий, стройный блондин; никогда не забуду, как он легко, безразлично пробежал мимо меня и пересек линию финиша на какую-то долю секунды раньше. Все же я занял второе место: опять «сюрприз», опять поздравления, и сразу после забега, и потом, в гимназии. Обо мне писали в газетах, в спортивных обзорах, разумеется. Но на отца с матерью вся эта шумиха не произвела впечатления. Отец сказал: «Значения этому тебе придавать не стоит…» Я и не придавал значения, во всяком случае, не хвастался.

Через две недели в Бухаресте в финальных соревнованиях я пришел четвертым на дистанции 800 метров, после того что на протяжении всего забега был первым. Но не надо забывать, что мои соперники тренировались много лет, поэтому моя неудача не очень-то меня огорчила.

Закончив гимназию и готовясь к экзаменам в университет, я умудрялся выкраивать время и бегал, как в детстве, вдоль речушки. Меня больше не волновало, смотрит на меня кто-нибудь или нет: я знал, что буду великим чемпионом.

* * *

Третью неделю я систематически тренировался по вторникам и пятницам на университетском стадионе. В группе нас было с десяток ребят, мы едва успели познакомиться, но никто ни с кем не подружился. Наоборот, между нами чувствовался явный холодок: каждый видел в другом конкурента в предстоящих отборочных соревнованиях, о которых объявил тренер, и двое или трое из нас должны были после них попасть в перспективную группу. А это сулило немало благ: усиленное питание в специальной столовой, спортивные лагеря на каникулах и перед ответственными соревнованиями, возможность стать участником представительной студенческой группы, ну и все такое прочее.

В университет я поступил легко, на юридический факультет; просмотрев мое личное дело, областной народный совет утвердил мне стипендию. Тогда был такой порядок: получившему на вступительных экзаменах проходной балл выплачивалась облсоветом в течение всего учебного года стипендия. Но дело-то было в том, что я хотел учиться на философском факультете и подал сперва заявление на философский, но через месяц мне сказали, что стипендию я могу получать только на юридическом, потому что стипендии на философском уже распределены. Я, конечно, мог отказаться от стипендии облсовета, сдать экзамены и получить обычную студенческую стипендию. Но отец посоветовал мне не рисковать: «Ты сам знаешь, что учился далеко не блестяще, да и гимназию кончил в заштатном городишке, а в больших городах, говорят, подготовка куда лучше».

Вообще-то отец хотел, чтобы я учился на юридическом, он не понимал, с чего меня потянуло на философию, я никогда ею не увлекался и ему не говорил ни о чем подобном. «Разве философия ремесло, существует разве такая специальность — философ?» — допытывался он. «Можно стать преподавателем философии, — отвечал я, — а если учиться на отлично, можно остаться даже на факультете, или работать в научно-исследовательском институте, или стать журналистом». Он посмотрел на меня скептически и заявил, что не представляет меня в роли студента-отличника, и если, как бы это ни было странно, я и учился на отлично, я недостаточно оборотистый, чтобы устроиться на хорошую работу, а связей у него никаких нет. «Но, — прибавил он, — мало того что ты парень необоротистый, ты еще и необщительный, ты это учти и над собой поработай. С твоей манерой держаться у тебя будет больше врагов, чем друзей; для буржуазного философа, мизантропа, который живет один среди своих книг, это бы подошло, а у нас совсем другая жизнь». Я не очень противился и согласился изучать право и получать стипендию на юридическом факультете.