С Корниловским конным

Елисеев Федор Иванович

Вдруг пронесся слух, что красные напали на село Кон-етантиновское, в котором дивизия ночевала вчера и которое находится от нас, от села Донская Балка, в 15 верстах на запад, т. е. находится в нашем далеком тылу — будто налетел красный эскадрон и захватил в плен весь наш штаб корпуса и самого генерала Врангеля. Это было настолько невероятно, что даже и не верилось. Но когда полковник Топорков немедленно же бросил туда 1 -й Запорожский полк, мы поняли, — что-то случилось. А что именно случилось, — послушаем самого генерала Врангеля.

«На рассвете мы были разбужены шедшей в селении (Константиновском) перестрелкой. По-видимому, предупрежденные кем-либо .из местных жителей-болыиевиков, красные, воспользовавшись выдвинутым

положением корпуса, выслали отряд для нападения на наш тыл. Около 2 рот пехоты, посаженные на повозки, при 2 орудиях, прошли ночью от села Спицевки к Константиновке и, сбив наши посты, подошли к самой деревне. Около взвода красных ворвалось в самую деревню, произведя сильный переполох. В прикрытии обоза находилась полусотня, около тридцати казаков; столько же почти было у меня в конвое. О сопротивлении думать не приходилось. Будь красные решительнее, они могли захватить нас всех. Однако большевики действовали вяло, обстреливали село, но атаковать нас не решались. К тому же обозы, имея приказание с рассветом переходить в Петровское, были уже запряжены, люди не спали и паники особой не было. Мы успели кое-как одеться, поседлать коней и выскочить из села. Однако обоз 2 полков и наша летучка были захвачены противником. Доктор успел бежать, но сестра попала в плен. Красные захватили было и нашу радиостанцию, но начальник артиллерии генерал Беляев, едва сам успевший выскочить в одной рубахе из дому, собрав вокруг себя несколько десятков артиллеристов и обозных казаков, радиостанцию отбил.

К полковнику Топоркову, части которого занимали ряд хуторов к югу от Петровского, прискакало несколько вырвавшихся из Константиновки обозных казаков и сообщили ему, что я, со всем своим штабом, захвачен в плен. Полковник Топорков спешно выслал в Константиновку Запорожцев, при приближении которых красные, бросив Константиновку, отошли, уведя наших пленных и разграбив захваченный обоз. Большинство наших вещей пропало, в том числе и ряд моих документов.

Между тем в районе села Петровского противник с рассветом перешел в наступление. Части полковника Улагая держались, но положение его было тяжелое, главным образом ввиду недостатка патронов. Я поехал к нему и, подъезжая к Петровскому, нагнал казака с приказанием от генерала Чайковского, заменившего временно командовавшего отдельной бригадой генерала Чекотовского. Чайковский писал Улагаю о том, что «командир корпуса со штабом попал в плен; что он, генерал Чайковский, как старший, вступает в командование корпусом и приказывает немедленно начать отход».

Расписавшись в прочтении, я тут же, на приказании, написал: «в плен не попадал, приказываю наступать» — и отправил казака обратно» (Белое Дело, т. 5, стр. 93).

Гибель сотника Полякова

Затянулся нудный пеший бой. Уже вечерело. Бабиев послал меня на левый (северный) фланг полка, узнать — что там?

Широкой рысью иду по скошенному подсолнечному полю. Левее меня, по отходящей диагонали, шагом движется полковник Топорков с десятком ординарцев, направляясь в тыл. Хотя он идет навстречу мне, но меж нами такое расстояние, что «чести» можно не отдавать. Да он и не смотрел в мою сторону. Вдруг я слышу его тонкий, слегка визгливый голос:

— Полковник Бабиев! — и тут же следует взмах руки, дескать, — езжайте сюда. Так как я не есть полковник Бабиев, то и двигаюсь дальше.

— Полковник Бабиев! Езжайте сюда! — громче и уже сердито выкрикнул он.

Я понял, что по костюму и посадке в седле — он принял меня за Бабиева. Легким наметом, рассекая бурьян грудью своего молодецкого коня, приближаюсь к нему, беру руку под козырек и спрашиваю:

— Чего изволите, господин полковник?

— A-а!.. Это

Вы?! А я Вас спутал с полковником Бабие-вым, — говорит он и, к моему удивлению, произносит эти слова ласково и тихо. Мне стало стыдно, что и я считал его не особенно любезным.

Пули щелкают и здесь. Кто-то вскрикнул позади: это был ранен один из его ординарцев. Расспросив спокойно о позициях Корниловского полка, — отпустил.

Рысью иду к маленькому пологому курганчику, на котором залегли несколько казаков. Красные перенесли свой огонь на двух всадников. Я был с вестовым. Так неприятно идти навстречу обстрелу. Подсолнечники срублены высоко, до колен лошади. Они высохшие, твердые, иглообразные кверху. Перейти в намет (галоп) — можно сильно поранить ноги коня в его прыжках, предполагаю я. Огонь красных усилился. Перехожу в намет. Казаки на курганчи-ке зашевелились. Среди них узнаю командира 1-й сотни сотника Полякова. Рукой даю ему знать, чтобы он не поднимался с докладом. Под огнем не выдерживаю и бросаю коня в широкий намет, чтобы проскочить это смертоносное пространство и, подскочив к курганчику, сбрасываюсь с седла. В это время на самом курганчике приподнялся Поляков и, вскрикнув от боли, упал. Казаки быстро снесли его вниз. Он стонет и указывает на живот.

Было очень холодно. Поляков в овчинной шубе-черкеске. На поясе кинжал, шашка, револьвер. Распоясали, расстегнули, а он все стонет, но крови не видно. Его бешмет «вобран» в широкие шаровары на очкуре. И, когда развязали очкур и освободили бешмет, только тогда полилась кровь: он был ранен в живот, и пуля застряла там. Сотенный фельдшер перевязал рану, и его немедленно же отправили в село Константиновское. И по дороге на Кубань — он скончался, этот высокодоблестный, смирный и спокойный наш старейший корниловец. Все искрение жалели о его гибели, выдающегося офицера и дивного полкового товарища. И так мне было скорбно писать в станицу Динскую, его родителям, старым и простым людям, о смерти их любимого сына. Я так ласково, успокаивающе писал им, хотя и знал, что своим полковым сообщением, пространным в описании гибели, и за подписью самого командира полка полковника Бабиева — залечить их рану-пробоину мы все равно не сможем.

Его младшему офицеру, сотнику Саше Клерже, без спроса Бабиева, тут же приказал принять сотню. Красные цепи были очень близко, и медлить было нельзя. Они брали «на мушку» все, что только показывалось. И это было начало...

По всему фронту — красные открыли жестокий огонь. Вправо, выдвинувшись вперед, вела перестрелку 2-я сотня сотника Лебедева. Вдруг огонь ее затих, и я вижу, как она, числом до сорока стрелков, поднявшись во весь рост, бегом бросилась назад.

— Коноводов!.. Давай коноводов!.. — грозно, тревожно раздались многие голоса с ее стороны.

Я не знаю причины, почему сотня так неожиданно бросила свою позицию, но я вижу, что она, густой линией своих стрелков, спешно бежит назад, словно ища спасения. Раненый казак, оставленный в цепи, бессвязно алкал каким-то странным страдальческим прищелкиванием: «ай-я-яй! ай-я-яй!»

В тихой предвечерней погоде оно было страшным. Я возмутился, что сотня, моя 2-я сотня, бросила в бою своего тяжело раненного товарища, но — тут я увидел, как из балки выскочила густая конная группа человек в двести и ринулась за казаками.

— Коноводы, вперед! В карьер! — кричу назад. И они, молодецкие коноводы, гудя своим конным строем, под характерное «цоканье» стальных кавказских стремян, уже неслись к своей сотне. Соседняя 1-я сотня, увидев красную конницу, также бросилась к своим коноводам. И я, с двумя левофланговыми сотнями полка, — кубарем валюсь вниз, к Соленым хуторам. Левее нас, по маршруту нашего отступления, с остальными сотнями, «катился» вниз и сам Бабиев. Было немного смешно и досадно: как все это быстро и неожиданно случилось.