С Корниловским конным
Шрифт:
Неприятно звучит и фраза, что — «Полки могли двигаться лишь шагом». Конский состав тогда в полках был достаточно хорош, так как вся дивизия шла походом по своим родным станицам с богатым и гостеприимным населением, и всего было вдоволь как для казаков, так и для лошадей.
Не соответствует действительности и то, как пишет там же генерал Врангель, что — «Плохо одетые казаки окончательно застыли». В полку у Бабиева «не застынешь»... Да и в остальных полках так же. Боевой дух казачества в то время был очень высок. В психологии и офицеров, и казаков война шла освободительная, полная порыва, как и необходимости. Не ослабляло этих качеств у казаков порою не совсем умелое боевое руководство.
В дни эвакуации
Наш поезд переполнен ранеными. Со мной сидит подпоручик,
«Наш батальон наступает с винтовками на ремне на одном плече, и красные этого не выдерживают, — говорит он, но добавляет: — Батальон несет очень большие потери. Я сам ранен глупо: шли в рост... когда лучше бы было сделать перебежки. Но офицерский батальон — это сталь, и поэтому — ничуть не страшно. Своих не выдадут, потому что — мы все офицеры», — закончил он. Я ему сочувствовал и вполне понимал все. Русская пехота всегда была доблестная, стойкая, но офицерские части — и должны быть в особенности таковыми. В полночь поезд с ранеными прибыл на станцию Кавказскую.
— Фед-дюш-ка... ты ранен?! — заголосила мать, и весь дом был поднят на ноги.
—Я ранен легко... и я с вами... чего же вы плачете все? — с улыбкой, но твердо говорю, чтобы прекратить эти ненужные слезы.
— Ну-да... но в тебя стреляли!., И могли ведь убить?! — говорит сокрушенно мать. А когда сказал, что я голоден, так как ел только вчера утром, то это сразу же оздоровило всех.
Я лечусь дома, хожу на перевязки в местную войсковую больницу и, когда стало легче, через неделю поехал в Ека-теринодар, по делам полка. В станице Усть-Лабинской находился громоздкий наш обоз 2-го разряда, а в Екатерино-даре имелась «полковая швальная мастерская» под начальством 60-летнего корнета Ярошева, богатого «мукомола», и помещалась в его собственном доме. От этой мастерской полку не только что не было пользы, но она и не имела связи с полком при его ежедневном походе и боях. Кроме того, корнет Ярошев на требование еще подъесаула Безладнова присоединиться к обозу 2-го разряда в Усть-Ла-бинскую просто игнорировал это распоряжение командира полка. Бабиев просил меня выяснить — что там?
В очень большом особняке с двором, в конце Красной улицы, недалеко от обелиска 200-летия Кубанскому Войску, на застекленной веранде второго этажа, три казака-корни-ловца шьют... дамские туфли.
— Кому Вы это шьете? — спрашиваю.
— Барыне... — отвечает старший.
— Какой барыне? — уточняю вопрос.
— Да жене нашего корнета, — с улыбкой поясняет он.
– — А где остальные мастера? — допытываюсь.
— Одни в городе, а некоторые в отпуску, — доверительно говорит старший.
Появился корнет Ярошев. Стройный, высокий, плечистый и очень любезный. Его лета и подстриженная борода с сединой совершенно не гармонировали с его чином. Разговор с ним был корректный и короткий. Он был рад познакомиться «со строгим полковым адъютантом», как он выразился. Но дело было не в адъютантстве. Он говорил, докладывал старшему офицеру полка, прибывшему с фронта и имевшему чин подъесаула. Тогда, в 1918 г. и в начале 1919-го, когда еще не было производств в следующие чины; когда многие старые офицеры по тяжким боевым условиям гражданской войны не могли принять в ней участие; когда офицерский состав нес большие потери убитыми и ранеными; когда сотнями на фронте командовали сотники и хорунжие, а полками даже подъесаулы — этот чин тогда считался очень солидным. Он говорил первым долгом о пройденном боевом стаже в Великой войне 1914-1917 гг., не говоря уже о законченном военном образовании. Доклад-оправдание корнета Ярошева меня не удовлетворил, работы его мастерской на пользу полка, конечно, не было. Результат же был таков: когда я вернулся в полк, Бабиев как-то смущенно спрашивает о моем разговоре с Яроше-вым. Я доложил суть разговора и «работы мастерской» и тут же задал ему вопрос — «а что?»
— Да, я получил слезливое письмо от корнета: он просит остаться с мастерской на месте. Он старый человек, ну я и ответил согласием, — сказал и как-то неловко улыбнулся.
2 февраля 1919 г. я принял в командование Корниловский полк. Тогда в полку были такие молодецкие офицеры-правдисты, как Васильев, Литвиненко*, Мартыненко, Лебедев,
Это было еще малое тыловое зло, но это было зло, которое нужно было уничтожить. Бабиев решил перевести обоз
2-го разряда из Усть-Лабинской в свою родную Михайловскую станицу. Должен подчеркнуть, что он всегда советовался со мной. На это я ему ответил, что «это нехорошо; будут разговоры в полку, что командир полка полковой обоз устраивает в своей станице по каким-то личным соображениям». При всей своей горячности и властности, Бабиев часто был очень сговорчив. Мои доводы он понял, и обоз был переведен в станицу Лабинскую. Там нашли «приют» многие. Потом полк несколько месяцев был на Маныче, вел бои, голодал, а его «полковое снабжение было за тридевять земель» и полку ни в чем не помогало. Об этом потом. Но по горькому опыту убедился, что в гражданской войне совершенно не нужен был обоз 2-го разряда, так как части питались «местными средствами» и его не видели.
Возвращение в полк. Новые назначения
Бабиев рад моему возвращению. Сейчас он оставлен «за командира бригады» (корниловцы и екатеринодарцы). За него полком командует подъесаул Сменов, но он говорит мне, чтобы я как старший в чине не принимал бы полк, так как дня через два возвращается полковник Муравьев, настоящий командир 1-го Екатеринодарского полка, и он сразу же вернется в полк.
Наконец, мы в штабе своего полка, но там кроме денщиков никого нет. Мы ждем. С темнотой приходит командующий полком, мой старый друг Сменов.
— Фед-дя-а!.. дорого-ой! ты знаешь, где я был? — были первые его слова. И тут же возбужденно продолжает: — Генерал Врангель приказал согнать всех мужиков на площадь у сельского правления и держал к ним речь. Даже я не понял, что он говорил, а мужики, стоя без шапок, только чесали в своих затылках. Вот где может быть наша гибель, — покрутив головой, закончил он и не стал передавать мне содержание речи Врангеля.
9 ноября назначена дневка всей 1-й Конной дивизии. С временно командующим полком, подъесаулом Сменовым, мы говорим в этот день много и обо всем. Говорит больше он, а я слушаю. Он мне всегда нравился своим анализом всего, что делается вокруг. Он очень опытный казак и старый службист. В 1910 г. в Оренбург из полков прибыло несколько десятков вольнопределяющихся для держания вступительного экзамена в военное казачье училище ото всех войск, кроме Донского. Распоряжением коменданта города все мы были размещены в большом доме, и старшим над нами был назначен фельдфебель одного из Кубанских пластунских батальонов, Михаил Сменов, прибывший из Закавказья. Он почему-то не был в ранге «вольноопределяющегося», т. е. — его погоны не были обшиты трехцветными «витейками», определяющими положение этого воинского «нижнего чина», а на малиновом погоне красовался «золотой галун» фельдфебеля. Маленького роста, сухой, подтянутый, воински отчетливый — он нам всем понравился. К тому же он хорошо пел хоровые казачьи песни. Мы, кубанцы, скоро все перешли с ним на «ты», а я лично — искренне подружился с ним. Но экзамена он не выдержал, остался жить в Оренбурге как ушедший «на льготу казак», готовился и только через два года, в 1912 г., выдержал экзамен и поступил юнкером «в общий класс». Я тогда был уже на старшем курсе, во 2-м специальном классе и взводным портупей-юнкером. Дружба наша усилилась, и вот теперь — мы в одном полку, храбром Корниловском конном.
Происходя из очень бедного казачьего семейства, он упорным трудом достиг офицерскаго чина. Видимо, от этого он и стал «анализировать» события и во всем искать правду». За это его недолюбливал Бабиев, делающий все горячо, «скопытка». Сменов отвечал ему тем же. К тому же Сменов тогда был настроен очень либерально.
Из штаба генерала Врангеля в полки прислали воззвание генерала Деникина, с указанием — «за что борется Добровольческая армия?» Эти воззвания приказано разбрасывать по селам конными разъездами. Миша развернул передо мною почти аршинного размера листы, в которых напечатано «о земельном вопросе, о конечной цели борьбы и о будущем государственном строе, который «выявит» сам народ».