Сага о Годрланде
Шрифт:
Живодер опустил в озеро кусок тряпки, оторванный от рубахи, вытащил, обнюхал и медленно опустил в небольшой костерок. Потом вынул из-за пазухи кусок мяса, крепко обвязал веревкой и тоже плюхнул в воду.
Мне и самому стало интересно, что сделает тварь. Судя по всему, она не такая уж и дура, на палки-тряпки не бросается, а вот мясо — это другое дело. Так что я подошел к Живодеру, глянул через его плечо и увидел, как закинутая наживка тает на глазах.
— А золзу не позымаез, — невнятно сказал бритт, увидев меня в отражении.
— Что?
— Золза! Зваз
Я схватил Живодера за бороду, повернул к себе и заглянул в рот. Его язык распух, побагровел и едва помещался за зубами.
— Ты что, пил воду оттуда? — разозлился я.
Мало мне двоих дурней, так еще один нашелся.
— Зее, — помотал он головой. — Зизнуз.
И показал, как что-то лизнул. Наверное, ту тряпку, что сжег. Я с трудом удержался от того, чтоб не влепить ему затрещину.
Но Живодер не остановился. Он вытащил еще два куска мяса, также обмотал их веревкой, закинул в воду, подождал немного, вытащил. А потом взял и обоссал один из них.
Я всерьез подумал, а не утопить ли его прямо тут? Может, он до конца ополоумел, а мы этого не заметили?
— Зя! Зя! — закричал Живодер, указывая на оба куска.
Хмм, а может, и не ополоумел пока. Обоссанное мясо осталось таким же, а второе продолжало расползаться и таять на глазах.
— Говоришь, Сварта и Феликса нужно обоссать? Тогда яд затихнет?
Живодер яростно закивал. Я сплюнул и громко выбранился. В песнях и сказаниях герои ссали лишь на закоренелых врагов, на тех, кто не заслужил ни капли уважения, на ублюдков, убивших своих родителей, на выходцев из рабов, что не чтят законов. Ладно Пистос, кто их, фагров, знает? Может, для них такое привычно? Ну или хотя бы не зазорно. Но Сварт… его и так родня за раба держала.
Недолго поразмыслив, я решил сначала исцелить Феликса, пока он целиком язвами не пошел, и позвал для того ульверов, которые не станут лишний раз трепать языками: Вепря, Свистуна и Слепого. Если фагру полегчает, тогда я подумаю и насчет Сварта.
Не сказать, что Вепрь прямо-таки поверил моим словам, но стоило упомянуть Живодера, как он согласился.
— Живодер же колдун, — пояснил хирдман. — К тому же с Бездной водится. Уж он-то должен знать, как твариный яд изгонять.
И Свистун с Бродиром тоже так думали.
Словом, раны Феликса были обоссаны в тайне от остальных ульверов, потом промыты водой. Язвы, конечно, никуда не исчезли, и Пистос не очнулся, но, может, хотя бы перестанут расти. Живодер остался рядом с ним, чтобы посмотреть, действует ли его лечение.
Меня всякий раз удивляли сумерки в пустыне. Вот солнце касается окоёма, вот заходит за него, и сразу падает мгла, будто разом погасили все свечи в доме. На Северных островах после заката светло, темнеет так медленно и плавно, что не понимаешь, когда именно перестаешь различать людей, деревья и горы.
К тому же здесь мы редко разжигали костры, хвороста тут нет, кроме того, что мы привезли с собой. В каменистых долинах изредка встречались небольшие кривые деревца, чьи стволики неплохо горели и при этом приятно
Ночи здесь тоже необычные. Небо сплошь усыпано яркими крупными звездами, но внизу всё равно толком ничего не видать: можно разглядеть полосу, где небо переходит в землю, и при этом врезаться в спящего верблюда. Лишь луна немного проливает свет на пустыню, порождая множество теней, напоминающих самых причудливых тварей.
Я еще держал стаю, хотя это начало мешать и мне, и ребятам. Всё же вне боя слышать и ощущать всех ульверов не очень-то и удобно, зато через Коршунов дар я знал, где остановились пустынники и жив ли Феликс. Я ждал наступления темноты и возможного побега наших проводников, благодаря этому и заметил неладное.
Сначала это было едва слышимое неудобство, вроде веточки, запутавшейся в одеяле, но оно быстро нарастало. До конца не разобравшись, в чем тут дело, я закричал:
— К бою!
Мой голос смешался с криком Коршуна, да и остальные ульверы через сон почуяли то же.
Я выхватил топор и побежал туда, откуда доносилась чуждая рунная сила. Что-то ярко блеснуло от звездного света! Я встал как вкопанный. Прямо возле моих ног простиралось озеро! То самое озеро, что должно смирно лежать в пятидесяти шагах отсюда.
— Стой! — взревел я.
— Оно снова вспучивается, — послышался за спиной голос Эгиля Кота.
Он всегда лучше всех видел в темноте, вот и сейчас сумел разобраться в мешанине теней.
— Назад! Отходим! Унесите Сварта и Пистоса. Оружие, припасы, всё забрать!
Сам же я отошел на несколько шагов, чтоб проследить за озером. Как оно двигается? Кажись, тварь выплеснулась наверх, потому я ее и почуял. Может, тогда ее и убить можно? Хотя как в темноте различить хоть что-то, не говоря уже о сердцах твари?
Снова блеснуло, и я, прищурившись, различил горб, который вздымался всё выше и выше, пока не поднялся сверх моего роста. Позади ульверы спешно сворачивали навесы, на толстые одеяла из овечьих шкур скидывали в кучу миски и прочий скарб и оттаскивали на сотню шагов в сторону. Через стаю я почувствовал, как проснулся Сварт: меня обожгло его болью.
Свет факела показал, что вчерашнее озеро нынче больше походило на тоненький ручеек, потянувшийся к нашему лагерю. Горб превратился в волну и покатился ко мне.
— Идем! — позвал Рысь. Он-то и принес факел.
— Я хочу ее убить, — сказал я. — Это же не тварь, а мерзость какая-то. Где клыки? Где лапы? Где сердца?
Мы отошли назад, и волна бессильно прокатилась по песку, удлинив ручеек еще на десяток шагов.
— Спроси у Живодера, может, он что знает.
Сейчас я явственно слышал твариную силу. Она перевалила за семнадцатую руну, но пока еще не добралась до двадцатой. Значит, в пустыне есть и такие твари? Как их убивать? Сжечь? Дружно обоссать всем хирдом? Как-то ведь можно это сделать! Каковы же тогда твари, что сильнее сторхельта? Могут ли они выглядеть как горы или как леса? Или, хуже того, как дома?