Сара Фогбрайт в академии иллюзий
Шрифт:
— Советую обратить внимание на «Проблемы методологии, издание третье, дополненное», — посоветовал он, указывая рукой на ближайшую полку, и, бросив быстрый взгляд по сторонам, наклонился ко мне и прошептал: — Они никому не интересны. Здесь можно оставлять записки.
Я пришла в восторг. Как он хорошо придумал!
— Иди, пока никто ничего не заподозрил, — велел Кристиан. — Приходи завтра.
Мне совсем не хотелось идти. Ведь мы даже толком не поговорили! Но ещё меньше мне хотелось скандала, а ведь если нас заметят при компрометирующих обстоятельствах,
Я прошла полпути до общежития, не замечая ничего вокруг. Чувства до того распирали меня, что, казалось, я взлечу в небо, как шар — а там лопну. Я целовалась! И не просто с кем-то первым попавшимся, как сделала Голди, а с Кристианом, который так мне нравился!
Но чувствовал ли он ко мне то же самое? Мы говорили так мало, что даже не представились друг другу. Он прочёл моё имя в читательском билете, а я услышала, как к нему обратился приятель. Мы виделись только три раза, обменялись парой слов — и уже целовались. Не подумал ли он, что я легкомысленная?
И всё-таки я была счастлива.
В этот день я то и дело забывалась, уходя в свои мысли, и улыбалась, так что Дита даже спросила, что со мной. Мы как раз сидели в столовой.
— Если тебе по душе овощное рагу, я могу отдать свою порцию, — предложила она. — Впервые вижу, чтобы еда кого-то делала таким счастливым. Тем более, эта еда.
— Ах, да я улыбаюсь вовсе не потому, — ответила я. — Ты не понимаешь…
Я ничего не стала ей объяснять. Мне казалось, Дита начнёт сомневаться, верно ли я поступаю, и тем омрачит мою радость.
И конечно, я не сумела расстаться с Кеттеллом, как собиралась. Не после того, как руки Кристиана касались этого томика! Я даже подумала, что, может быть, оставлю книгу себе навсегда, как память. А что? Скажу, что потеряла…
Я наугад раскрыла страницы и прочла: «Любовь торжествует и властвует тут, и алые розы так пышно цветут». Разве это не знак? Даже Кеттелл, обычно такой унылый, заговорил о любви, и какие то были чудесные строки!
«Ах, розы, прижатые к сердцу, так пышно цветут…»
Весь следующий день я витала в облаках. На каллиграфии вместо «Ripeti avedo, imagina, mossa» я написала «Ristian» и начала уже выводить «К» с завитушками, и лишь тогда опомнилась. Ничего лучшего, кроме как спасти положение уродливой кляксой, я не придумала.
Миссис Спиллер, смуглая и темноволосая, сама похожая на чернильную завитушку с её перетянутой корсетом фигурой, сложной причёской и острым вздёрнутым носом, осталась весьма недовольна. Свой предмет она считала едва ли не самым важным. «Кем бы вы ни стали, — твердила она, — какой бы путь ни выбрали, умение красиво писать вам всегда пригодится! Всегда!»
Мне пришлось задержаться на перерыве, чтобы переделать работу. Дита и Хильди нетерпеливо ждали меня у выхода. Потом мы бежали со всех ног, потому что урок иллюзии сегодня проводился в главном корпусе.
Иллюзию театралам преподавала госпожа Пэтси Нунн, гномка. Уже седая, невысокая и крепкая, она неизменно укладывала волосы широким валиком вокруг головы.
В главном корпусе, в большом зале готовилась постановка, которую хотели показать к зимним праздникам, «Пробуждение дракона». Здесь уже собрались все старшекурсницы — третий, четвёртый и пятый курсы. Их было немного, чуть больше десяти — должно быть, потому, что студентки в основном выходят замуж после второго курса. Нужен и талант, и деньги, и рекомендация опытного мага, чтобы продвинуться дальше первой ступени.
Госпожа Нунн успевала быть повсюду. В уголке её морщинистых, плотно сжатых губ подрагивала незажжённая папироса.
— Кто это нарисовал, а? — воскликнула она, выдёргивая из рук у девушки, сидевшей в первом ряду, эскиз и потрясая им. — Рази ж это дракон? Бестолочи! Одно умеют, и с тем не справились! Чё это, вот чё? Как его двигать?
Обернувшись к сцене, где был подвешен белый задник, госпожа Нунн приложила одну руку ко лбу, а вторую, с зажатым в ней эскизом, вытянула вперёд — и на сцене возник зелёный дракон. Его тело было слишком длинно. Дракон сделал шаг, сломался в пояснице и провис.
Из-за кулис на него глазели двое юношей, раскрыв рты.
Госпожа Нунн развеяла дракона одним щелчком пальцев и вскарабкалась на сцену, придерживая юбки. Папироса перелетела в другой угол рта.
— Чё таращитесь? — напустилась она на юношей. — Вы своё дело сделали? А? Сделали, так и проваливайте, неча на девушек пялиться, знаю вас! Подвесили, а? Крепко?
Она дёрнула задник. Раздался скрип, треск, и белое полотнище упало, накрыв её целиком.
— Безрукие! — приглушённо донеслось из-под завала. Госпожа Нунн забарахталась и выбралась наружу. — Одно дело, и с тем не справились!
— Само собой, если так дёргать, он и вместе с балкой рухнет… — обиженно протянул один из юношей.
— Это я рази дёрнула? — негодующе запыхтела госпожа Нунн, наступая на него. — Вы чё его, не закрепили? А? Как он у вас держался вообще? А? Переделать!
Она сделала ещё два шага вперёд, грозно сведя брови и выпятив губы. Папироса, зажатая в них, теперь указывала на юношу. Тот попятился и сказал примирительно:
— Хорошо, хорошо, переделаем…
— И мигом! — рявкнула госпожа Нунн. — Не то накладу на вас иллюзию, будто вы обделались, и всю неделю так ходить будете, ясно?
Юношам было предельно ясно. Они тут же взялись за рукояти механизмов и, пыхтя, с натугой принялись их вращать. Балка со скрипом поползла вниз.
Госпожа Нунн глядела на их старания оценивающим взглядом, уперев руки в бока.
— Да, и кто накалякал того дракона? — спохватилась она. — Пущай отправляется в библиотеку да изучит анатомию — чтоб его самого растянуло, как колбасу, и крылья торчали из задницы!
Юноши не сознались, кто рисовал, но обещали дословно ему всё передать. Тем временем госпожа Нунн уже возникла перед нами, застывшими в безопасном отдалении от сцены.