Сара Фогбрайт в академии иллюзий
Шрифт:
— Твои мама и папа об этом молчали, — сказала Дейзи. — И твоя сестра тоже. Мы провели выходные в поместье Эштонов — ведь ты знаешь Эштонов?
— Ну что ты, Дейзи, — упрекнула её Голди. — Ты огорчишь бедняжку. Ты должна помнить, что она никогда не бывала у Эштонов.
— Ах, и верно, её туда не зовут. Но ничего, не огорчайся, Сара! Может, на будущий год…
— Да, может, на будущий год!
Они глядели на меня, сладко улыбаясь, и ждали, что я дам слабину. Я улыбнулась так же приторно и протянула им в тон:
— Я слышала, Эштоны
И, заметив, что улыбка Дейзи слегка потускнела, я прибавила, глядя ей в лицо:
— А может быть, ваши родители уже сговорились с Эштонами? Ах, Дейзи, неужто твои? Бедняжка! Ну ничего, зато их семья богата, и твоему отцу больше не придётся балансировать на грани разорения. Живут и с мужьями похуже!
Голди и Дейзи застыли в негодовании. Я ликовала, стараясь не слишком это выказывать. Нечасто мне удавалось одержать верх в подобных беседах!
К сожалению, именно этот момент выбрала Хильди, чтобы подойти и сказать, дёрнув меня за юбку:
— Окно-то нам уж поставили, теперя можешь топать в комнату.
— Что я слышу? — ахнула Голди. — Тебе приходится учиться с этими… низкорослыми?
— Тебе приходится жить с ними? — закатила глаза Дейзи.
Хильди засопела, уперев руки в бока, и прищурилась. Неужели она не понимала, в какое положение меня ставит? Может быть, даже думала, что я за неё вступлюсь?
— Это… это просто… — замялась я. — Она просто сообщила, что нам починили окно.
И, кивнув Хильди, я сухо сказала ей:
— Благодарю.
Гномка крутнулась на пятках так, что её рыжие косы описали в воздухе дугу, и, чеканя шаг, направилась прочь. Её каблучки громко цокали по брусчатке.
— Что за беда с окном? — принялась расспрашивать Голди. — Неужели в твоём общежитии такие плохие комнаты?
— Да, да, я слышала, театралов и кормят ужасно, а комнаты! Сплошная грязь и тараканы, — зацокала языком Дейзи. — Бедняжка Сара, загляни как-нибудь к нам, хоть посидишь в тепле. Мы оставим тебе что-нибудь с обеда.
— Обязательно приходи, — кивнула и Голди.
Я поблагодарила их так же сухо, как Хильди, и соврала, что окно меняли просто оттого, что нам не понравилась форма прежнего, и мы попросили о замене.
— Но ты сказала «починили», — не поверила Голди.
— Оговорилась, с кем не бывает, — отмахнулась я, распрощалась с ними и ушла, впредь твёрдо решив делать всё, что в моих силах, чтобы не встречаться с этими двумя. До чего мерзкие! Вот бы Дейзи и вправду помолвили с этим грубым, невоспитанным, неразборчивым в связях сыном Эштонов. О, как бы я радовалась!
Дверь моей комнаты оказалась закрыта, и открыть её я не смогла.
Я постояла в недоумении, затем ещё подёргала ручку. Потом толкнула. Подождала и толкнула сильнее, навалившись плечом.
— Кого ишшо там принесло? — раздался приглушённый голос Хильди.
У меня внутри всё оборвалось. Это что же, они заперлись
Я ещё толкнула, раздумывая, стучать ли. За дверями других комнат слышался негромкий шум, там звучали голоса и смех. Чего доброго, кто-нибудь выглянет, и все узнают, в какой нелепой ситуации я оказалась.
— Да кто там, чё молчишь? — спросила Хильди уже ближе. Видно, подошла к двери.
— Это я! — ответила я дрожащим от возмущения голосом.
Что-то заскрежетало, и дверь приотворилась. Хильди поглядела на меня снизу вверх так высокомерно, как только могла.
— А-а, я думала, ты не захочешь жить с этими… низкорослыми. Думала, можа, попросишь, чтоб тя отселили! Или ты за вещами явилась?
Я ощутила одновременно стыд и негодование. Как она могла, как смела говорить со мной в подобном тоне! Но в то же время, увы, я хорошо понимала, что чувствуют те, к кому относятся свысока.
Может быть, гномы вовсе не так толстокожи и привычны к пренебрежению, как о них говорят? Мог ли папа ошибаться в этом? Ведь он избегал близкого общения с гномами, так откуда ему знать…
Тем временем Хильди ждала, сложив руки на груди и оттопырив губу, как обиженный ребёнок. Её нога в пушистой розовой тапке чуть слышно постукивала по полу.
— Я была груба, — покаялась я, опустив голову, и хотела прибавить к этому ещё слова извинений, но они застряли в горле. Всё-таки это было уже немного слишком. И говорить я тоже старалась не слишком громко, чтобы никто другой не услышал.
Но Хильди удовольствовалась и тем. Она впустила меня, а после захлопнула дверь и заперла её на задвижку.
Этой задвижки ещё утром не было. Нам установили и новый подоконник из неокрашенного дерева, широкий, прочный, взамен рассохшегося старого, покрытого многолетними слоями белой краски. Стекло в раме больше не дребезжало от ветра, и по ногам не тянуло сквозняком.
Комнату освещала лишь небольшая настольная лампа на кованой ножке, с коричневым абажуром, украшенным бисерной бахромой. В её неярком тёплом свете я не сразу заметила, что одна из тумбочек теперь придвинута к кровати. Сперва мой нос учуял запах яблочного сока, мясного рулета и сыра, а затем уже я заметила чашки и пирожки в промасленной бумаге.
Дита, поджав ноги, сидела на кровати с пирожком в руке. Хильди устроилась рядом. Я замешкалась (меня-то не звали) и собиралась с гордым видом заняться каким-нибудь делом, да вот хотя бы собрать сумку на завтра, но тут Хильди хлопнула по кровати.
— Чаво застыла? — сказала она мне. — Двигай сюды, да чашку свою прихвати!
Было почти восемь. Скоро колокол позвал бы на ужин, но я-то знала, чем нас обычно кормят, потому вскоре уже сидела рядом с Хильди с чашкой в руках.
Теперь у нас на полу появился новый ковёр, шерстяной, узорный, так что я разулась ещё у входа. Жаль было топтать его туфлями.