Сара Фогбрайт в академии иллюзий
Шрифт:
Я думаю, мы обе солгали, а правда заключалась в том, что в Дамплокской академии художеств обучались только юноши. Жаль, что сегодня моросящий дождь разогнал их с площадки. Там не было магического защитного купола, да и над нашим главным корпусом его ставили, как я теперь поняла, только в день экзамена. А потом сняли.
Стекло дребезжало от порывов ветра. Оно неплотно держалось в раме, и ветер задувал в щель. Я поёжилась, отхлебнула ещё глоток, подумав, выплюнула его обратно в чашку и пошла её мыть.
Когда родители узнали, куда я поступила, разразилась буря.
— Ты даже
— Я не путала, — упрямо повторяла я. — Я туда и хотела.
— Она сведёт меня с ума, — простонала мама с дивана. Она лежала там, то прикладывая ко лбу компресс, то тряся над стаканом успокоительными каплями. Розали, моя идеальная сестра, подливала ей воды из графина.
Наконец папа связался с ректором. Увы, перевести меня на факультет бытовой магии не вышло — не было свободных мест, но ректор утешил папу, сказав, что я получу примерно те же знания. Может, чуть более полные.
— Мистер Даркморроу сказал, что бытовым заклинаниям их тоже будут учить, — проворчал папа, вернувшись из кабинета. Он плюхнулся на диван и потёр виски. — Маскировать пятна пота на театральных платьях или то, что у актёров не все передние зубы на месте…
Моё лицо вытянулось. О таком не говорили во время презентации.
— Что? — взвизгнула мама. — Какая пошлость!
— Создавать иллюзию другого лица, если актёр запил и его заменяют…
— Запи-ил?
Голос мамы взлетел и трагически дрогнул. Отточенным движением она опрокинула стакан и опять натрясла в него капель, а Розали подлила воды.
— Какая пошлость, какая мерзость! Как она могла этого хотеть, что с ней не так?.. Или ты поступила так назло нам, Сара?
— Не тревожься, дорогая. Конечно, Сара не будет работать ни в каком театре! Отучится два года, выйдет замуж, а там пусть у мужа голова болит.
Они были так огорчены моим поступком, что сослали меня в общежитие на неделю раньше, чем требовалось. Почти целую неделю я жила на этаже одна, вздрагивая от скрипов и шорохов и на ночь придвигая к двери тумбу.
Все начали съезжаться только вчера. Приехала и Дита, и вот уже второй день тумба стояла на положенном ей месте. На неё мы поставили снимок в рамке: мы смеёмся, обнимаясь, испачканные мороженым, а за спиной у нас танцуют фонтаны. Это Оливер сделал в кафе на память.
Такие снимки не вешают над камином. Если бы родители увидели, то первым делом отчитали бы меня («Как не стыдно! Только посмотри на свой неряшливый вид, Сара!» — «Что подумают люди? Ты бросаешь тень на семью!» — «Ох, она и подругу такую же нашла»). Снимок они, конечно, уничтожили бы, потому дома я его прятала. Мне так хотелось иметь хоть что-то на память о дне поступления!
Пол в комнате ужасно скрипел. Иногда он делал это сам собой, и когда я жила одна, каждый раз мне казалось, что это крадётся убийца, или ведьма, или вампир. Ковёр на полу истёрся, потерял цвет, и во многих местах от него остались только нити основы. Кроватей было три. Одну, у стены, заняла я, вторую — Дита. Кто будет спать на третьей, на сквозняке под окном, мы не знали.
Я вымыла чашку в общем умывальнике и не спеша направилась в комнату,
Дверь, плотно запертая перед уходом, теперь была приоткрыта, и из комнаты доносился грохот. Войдя, я увидела знакомые рыжие косы. Хильди, водрузив на тумбочку стул, заколачивала окно ковром, стоя ко мне спиной.
Я думала, гномок поселят отдельно! Как вышло, что её разместили с нами? Даже в городе гномы живут в отдельных кварталах. Наверное, какая-то ошибка…
— Что ты делаешь! — воскликнула я. — Весь вид испортила!
— Так дует жа, — пробормотала Хильди сквозь плотно сжатые зубы, которыми держала гвозди. — Придержи-ка тубаретку!
И взмахнула молотком.
Я придержала, а что ещё оставалось. Покончив с делом, Хильди, пыхтя, слезла и уложила молоток и оставшиеся гвозди в потёртый кожаный саквояж, по виду мужской. Затем потянула оттуда же вязаный плед, подушку, носки, ночной колпак и халат и принялась устраиваться.
Дита вернулась и, вскинув бровь, молча села на свою кровать. Мы сидели и смотрели, как Хильди наводит уют. Гномка застелила постель, прибавила к нашему снимку на тумбочке три своих (с отцом, с матерью и с рыжими тройняшками по виду лет пяти — видимо, младшими братьями), вынула из саквояжа огромные пушистые тапки и переобулась. Затем прошлась по комнате, нашла пару незакреплённых досок и исправила это при помощи молотка и гвоздей.
Повесив в шкаф к нашим форменным платьям своё, такое же коричневое, с белым воротничком, Хильди извлекла из саквояжа потрёпанный томик, на обложке которого значилось: «Запретная любовь», и, устроившись на кровати, принялась за чтение.
— Интересная книга? — полюбопытствовала Дита.
— А как жа! Значит, оборотница повстречала вампыра, и така у них любовь, така любовь! Она мясо с часноком любит страшно, а он серебряными цацками обвешивается для красоты. Страдают оба, бедолашные.
— И чем же кончится?
— Откудова ж я знаю? В этот раз ишшо не дочитала. В прошлые разы они женилися и народили оборотнёнка, как волчонка с крыльями.
Дита фыркнула.
Скоро мы завели будильник, выключили лампу и легли. Тут мы узнали, что Хильди страшно храпит. Я ещё долго слышала, как Дита ворочается на своей постели. Наконец, накрывшись подушкой и натянув сверху одеяло, я уснула.
Будильник мы не услышали. Я — из-за подушки, Дита, наверное, тоже, а Хильди просто спала так, что разбудить её было невозможно.
Свет пробивался сквозь потёртости ковра, но в комнате было сумрачно. По стеклу постукивал дождь. Мы вскочили, встрёпанные, зажгли свет: девять часов! Занятия начались в восемь.
Дита завопила, и я тоже, но Хильди лишь почмокала губами и повернулась на другой бок.
Мы полетели к общим умывальникам, прихватив полотенца и щётки. Дита в спешке почистила зубы мылом, а я умылась чьей-то зубной пастой, от волнения не понимая, что делаю, и кляня себя, что не собрала сумку с вечера. Думала, утром хватит времени.