Саспыга
Шрифт:
Хорошо еще, что я им неинтересна. Я не умею разговаривать за жизнь, но сейчас можно просто молчать, улыбаться, согласно мычать в нужный момент, и будет нормально. Я сижу у костра под бурно цветущим кустом пиона, между звездами в небе и звездами в воде. Пахнет кедровым дымом, недавним дождем, рыбой, нежной цветочной горечью. Если это не подлинная реальность — то ее, наверное, вообще не существует. Но я не могу ощутить ее, эту реальность. Я жру сало и беспокоюсь так, что не слышу толком, о чем идет речь. У меня за спиной тихо вздыхает мощногрудый серый мерин, привязанный к молодой пихте. Странно, что он до сих пор не пасется.
Мишке это тоже странно. Он прохаживается
На пятом кругу — я даже не успеваю понять, как так вышло, — он обещает сводить меня в места, куда с туристами не попадешь. В то время мне все обещали сводить туда, куда Макар телят не гонял, где ни один турист не был и не будет, да и охотники нечасто заглядывают. Следующим летом звони — договоримся, коня тебе найду хорошего. Конечно, я соглашаюсь. Сколько таких уговоров уже было — но можно же помечтать. Все эти места, в которые никак не попасть с группой на хвосте. Когда я думаю о них, у меня подрагивают руки и сладко замирает внутри. Секунду-другую я позволяю себе воображать, что, может быть, с ним — именно с ним — все срастется. Потому что он пришел сюда один. Потому что у него такие тоскующие — как будто о чем-то большем — глаза. Я позволяю себе думать, что он хотел бы соскочить с набитой тропы, и, если ему нужен повод, — почему бы мне не стать им?
Телефон у меня всегда с собой — часы, камера, а вдруг красивое? Или вот — записать. Он диктует мне номер. Говорит: запиши меня «Андрей Таежник», — и я послушно записываю. Мы, конечно, оба знаем, что я никогда не позвоню и мы никуда не пойдем. И этот новый контакт в телефоне — не контакт, да и Андрей — не Андрей. Это так, для чужих, чтобы не ломали языки об настоящее имя, зачем эти сложности.
И контакт не контакт, и Андрей не Андрей, и Форелька не Форелька. Я вспоминаю, что никогда не сойду с нахоженных троп, и настроение портится. Меня раздражают развалины бани и Андрей Таежник, который никогда не пришел бы сюда, если бы не рыба. Я вижу, как он посматривает на близкую воду, склоняет голову, прислушиваясь, — там сетка перекрывает вход в маленькую бухту, и, кажется, она уже не пустая. Наверное, он хочет, чтобы мы свалили уже, чтобы проверить.
Илья, наверное, думает примерно о том же: настоящего в том, что происходит, нет. Вялые реплики, полуопущенные веки, затертые ритуальные фразы. Но, пока я бешусь, Илья, который знает много, но хочет знать еще больше, спрашивает. Илья хочет знать настоящее имя озера. И — чудо — Андрей его знает. Больше того — Андрей оживляется впервые с тех пор, как мы подошли к его костру.
Илья благодарит, приняв к сведению. Я же — повторяю, чтобы лучше запомнить; повторяю неверно, и Андрей поправляет нетерпеливо и горячо. Я пробую и пробую, непривычный звук зарождается где-то в самой глубине рта, ближе к горлу, и мне кажется, что получилось, но Андрей все еще недоволен. Почему-то ему очень важно, чтобы я произнесла имя озера правильно. Я не противлюсь: эти слоги приносят мне чудну`ю радость, родственную удовольствию от пения.
Имя озера висит между моим сжатым небом и сдвинутым к горлу языком, но узнанное в одном походе может стереться в следующем. Для надежности я хочу его записать. На второй букве я спотыкаюсь,
— Что ты маешься, напиши нормально, — говорит он. Я недоуменно поднимаю глаза. — Ну «о» под двумя точками, не знаешь, что ли?
Теперь знаю. Только где я найду «о» под двумя точками?
— У тебя что, алтайских букв в телефоне нет? — спрашивает Андрей. Мне вдруг становится так стыдно, что кровь бросается в лицо и слезятся глаза. — Как же у тебя их нет…
Я молча горю, мое лицо сгорает в темноте.
— Да чего ты до нее докопался, — вмешивается Мишка. — У кого они вообще есть?
Андрей гаснет резко, как огонек зажигалки, и теряет ко мне всякий интерес. Нарочито неторопливо разливает водку. Илья уже клюет носом, так что Андрей заговаривает с Мишкой. Теперь я точно вижу: ждет не дождется, чтобы мы ушли, да и приходу нашему был не рад, просто вежливый. Мы тут в тайге все вежливые.
Могу поспорить, в Мишкином телефоне тоже нет алтайских букв. )
…И вот, значит, Андрей Таежник. Покойничек. Часто здесь стоял… Руки у меня ходят ходуном, так что приходится поставить кружку с остатками чая и зажать взмокшие ладони между коленями. Гул в ушах. Земля уходит из-под ног, и мне хочется, чтобы она ушла, хочется уйти под нее
(кровь толчками бьет из бока пушистые перья слипаются в черном мокро багрово блестят камни смотри как бьет кровь смотри на нее только не на лицо не надо)
Да, он назвал мне истинное имя места, которое я люблю. Но мы даже толком знакомы не были. Один раз выпивали под фантазии о том, как сходим далеко и всерьез. Несколько раз здоровались, пересекаясь на перевалах, — он старел на глазах, будто истирался об тропы, всегда был один, и каждый раз все печальнее. Вот и все. Что ж меня так кроет-то?
— Как Андрей умер? — Мне приходится откашляться, чтобы вернуть голос.
Ленчик округляет глаза:
— А то ты не знаешь!
Вкус мяса оборачивается железом. Не мясо — чистая кровь.
— Откуда? Я о том, что он умер, только что узнала.
Ленчик странно фыркает.
— Ну ты даешь… — тянет он, покачивая головой в веселом недоумении. Поворачивается к Асе: — Ты мясо-то ешь еще. Вот, помнится, я однажды наверх поехал, а продукты забыл, вечером только вспомнил, не возвращаться же, а в кармане вот такой кусман как раз лежал, так я…
Понятно: об Андрее он больше ничего не скажет. Ленчик все говорит и говорит; я слышу его как сквозь вату — монотонный, бессмысленный дребезг. Ася вдруг выпрямляется как палка и застывает с недожеванным мясом во рту. Я не расслышала толком, что именно сказал Ленчик, но понимаю: что-то существенное, нечто, на что надо отреагировать. Наверное, вид у меня ошалелый. Ленчик закатывает глаза.
— Слышь, что говорю? Домой я поехал. Аркадьевне передать что?
Ася перестает дышать.
— Ты же в Аярык собирался. — Я тяну время. Все складывается одно к одному. Решать надо прямо сейчас, говорить — прямо сейчас, разрушить этот ломкий от звездного света вечер — прямо сейчас.
— Да ну его, Аярык этот, мои пацаны, наверное, уже дальше пошли, кого им там стоять, всего зверя туристы распугали, где их теперь искать, хер знат, я лучше завтра в Кушкулу на соль съезжу…
Ася заиндевела на бревне, по-прежнему неестественно прямая. Уголки ее губ ползут вниз, будто прихваченные веревочками. Ленчик подхватывает полупустые арчимаки, легко вешает на плечо. Давай же, говори, ну…
— Мясо забыл, — говорю я. Пакет с маралятиной так и лежит на бревне, полный почти на треть.