Саспыга
Шрифт:
— Пусть его, ешьте, у меня полно, а завтра в ночь еще на соль поеду, я в прошлый раз там такого козла видал, с коня… — он забрасывает арчимаки на седло, — а Генка-то, слышь, кабана на прошлой неделе…
Ну, говори же, сейчас уедет. Ленчик хлопает себя по карманам. Издает невнятный возглас.
— Опачки, забыл! — Он вытаскивает черное, плоское, отражающее оранжевые блики костра. Оборачивается к Асе: — Я, прикинь, под Замки поднимаюсь, смотрю — телефон в траве лежит, чистенький, только вот выпал. И не побился даже, удачно упал. Глянь-ка, не ты потеряла?
Ася шевелится впервые с тех пор, как Ленчик заговорил
— Что, твой? — беспокойно спрашивает Ленчик. Такой реакции на возвращение потерянного он, наверное, еще не видел. Я, между прочим, тоже.
Ася собирается что-то сказать — и тут телефон звонит.
Телефоны здесь не звонят. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. От неожиданности я вздрагиваю всем телом. У Ленчика отвисает челюсть. Глаза Аси раскрываются до предела; она сдавленно вякает, будто не сознавая, что происходит, и с паническим воплем отшвыривает телефон, как отвратительное насекомое, прямо в костер.
Телефон издает еще несколько звонков, дико светясь сквозь языки пламени; потом экран гаснет. Раздается громкое шипение, и мой ступор проходит. Я хватаю Асю за шкирку, пригибаю к бревну, сжимаюсь в комок, отворачивая лицо от огня. «Блядь, конишка мой! — орет над головой Ленчик. — Конишку моего сама ловить бу…»
В костре оглушительно пыхает; ослепительно белый свет заливает стоянку, бьет по зажмуренным глазам; я слышу шелест летящих осколков, щелкающие удары. Ленчик вопит. Мощно трещит дерево, глухо бьют о землю копыта — конь Ленчика в панике сорвался с привязи и ударился в бега.
Я медленно выпрямляюсь, на всякий случай загораживая лицо растопыренной ладонью. В костре плавятся в радужном пламени остатки телефона; над ними поднимается жирный, воняющий пластиком дым. Ленчик монотонно матерится, размазывая по лицу кровь; на секунду я пугаюсь, но тут он яростно сверкает на меня глазами, и становится понятно, что все обошлось: просто царапина на щеке, длинная и глубокая, но нестрашная. Пробормотав что-то про порванную узду и «сами зашивать будете», он, подбоченясь, смотрит на Асю как на нашкодившую псину, и она выпрямляется. С вызовом глядит в ответ.
— Ну нехило так в тебе говно вскипело, — врасстановочку произносит Ленчик.
7
Выбирая путь наугад, очень скоро окажешься на звериной тропе. Все человечьи тропы когда-то были звериными. Когда кто-то смотрит на спящую Асю, к ней приходят дурные сны. Если долго ехать верхом по перевалу, можно погрузиться в транс.
Я отмываю Ленчику морду и заклеиваю царапину пластырем. Вдвоем мы ловим дрожащего коня, с фырканьем и хрустом заедающего стресс на поляне (узда цела, так и висит, привязанная к дереву, — бедолага просто выпрыгнул из нее одним рывком). Все это время Ася сидит пнем, глядя в пустоту и ломая пальцы. Я машу Ленчику вслед. Звякает, вспыхивает галлюцинаторная синяя искра, когда подкова ударяет о камень — наверное, тот самый, разрисованный, — и Ленчик растворяется
Только тогда Ася немного расслабляется — но руки у нее по-прежнему подрагивают. Зря она так тряслась. После дикого, с какой стороны ни посмотри, происшествия с телефоном разговаривать с Ленчиком я и не собиралась. С кем-нибудь другим — может быть, но не с главным болтуном в Кучындаше. Хватит и того, что он в красках опишет всем нашим уничтожение телефона — и заодно напомнит «Кайчи», что они каким-то невероятным образом забыли наверху туристку и повара.
Ася успевает заговорить первой.
— Что там, дальше? — она машет рукой в темноту. У нее нарочито бодрый, наивно-любопытный вид, будто взрывать чудесно работающие телефоны в костре — обычное дело, не стоящее обсуждения.
Но обсудить придется. И ответит ли она на мои вопросы, начнет ли снова брыкаться — хорошо после разговора уже не будет, так что я рада поддержать игру, чтобы потянуть время. Я представляю тропы, бегущие от стоянки. Большей частью они знакомы мне до последнего камушка. Еще о двух-трех я только слышала: они вниз, к людям, туда мне ни разу не было нужно. Я люблю тропы и люблю о них рассказывать — тут она меня поймала.
— Дальше — горы, — говорю я. — Тайга. Там, — я тычу в сторону Катуни, — часах в восьми — десяти ходу уже цивилизация. Туда, — кивок в противоположную сторону, — ты уже ходила… помнишь: поход, группа, инструктор тебе красивое показывал, смотрел за тобой, чтоб не убилась? — Она нервно усмехается, недоверчиво качает головой, будто удивляясь. — Дальше, если не сворачивать на круг, начинаются места, в которые туристы заходят редко, и места, в которых они не бывают никогда. Но это в двух, трех днях пути отсюда.
— А что еще?
— Все. Либо назад, либо плюс-минус по маршруту. Больше отсюда никуда не пройти, — говорю я и замолкаю. Мое сердце вдруг начинает биться сильнее, ноздри невольно раздуваются.
— Что? — жадно спрашивает Ася.
…Это было лет сто назад, когда своих коней в «Кайчи» было мало и Аркадьевне приходилось брать их в аренду, в том числе и у совсем дальних соседей. Вот такие чужие мерина, привыкшие пастись на других полянах, и нарезали у нас к дому от первой же стоянки в Муехте. Да так, что искать пришлось трое суток. Две трети группы вдруг оказались пешими, погода стояла мерзкая, и туристы дурели от безделья и скуки. Илья, матерясь, мотался по тропам, по которым мерина могли уйти домой, а я варила борщи, катала народ на оставшихся конях и выгуливала пешком из полной Муехты в окончательную. После ужина Илья снова уходил вниз, а я на всякий случай обшаривала другую сторону долины и затянутый туманом перевал за ней. И вот та тропа…
Как раз где-то здесь, хорошая такая, набитая тропа, ведущая к ущелью. Не зря меня кроет с тех пор, как приехала, не зря преследует картинка, на которой всадник балансирует на почти вертикальной осыпи, — это где-то здесь, совсем рядом…
Конечно, я тогда по этой тропе пошла, хотя на ней и не было следов. Дошла до самого спуска, но уже темнело, опять собирался дождь, и ежу было понятно, что сюда беглые мерина никогда бы не полезли. Да и спуск был страшенный — я заглянула вниз только краем глаза, но сомневалась, что смогу пройти там даже пешком: от одного вида склона кружилась голова и подкатывало к горлу. Я вернулась. Это было разумно, как еще-то.