Саспыга
Шрифт:
На огне булькает без крышки чайник — слишком густо, раздражающе неторопливо. Глядя, как чавкают пузыри на мутной поверхности, я наконец понимаю, что за запах не дает мне покоя. Панночка варит какао. Варит прямо в чайнике. Меня окатывает жаркой волной; я прикрываю глаза, чтобы не видеть его самодовольной рожи. Челюсти сводит судорогой.
— А вот и какао для девочек, — радостно говорит Панночка, и мне хочется ему врезать.
— Вот уж спасибо так спасибо, — говорит Ася придушенным голосом. — Вот уж удружил. Вот уж…
Натянув рукав на пальцы, она хватает чайник и на негнущихся ногах вышагивает
— Врываются на пиры, хватают пищу или испражняются в нее… — задумчиво бормочу я и тут же думаю: а я точно уже протрезвела?
— Довольна? — выкрикивает Ася через плечо, и я не сразу понимаю, что это мне. — Поиграла с телефоном, фоточки посмотрела?
Я теряю дар речи, а Ася уже бежит дальше, к ручью, лишь на секунду притормозив, чтобы содрать основательную бороду лишайника с ветки.
— Очень хочется кофе, а чайник у нас один, — дружелюбно объясняю я онемевшему Панночке.
— Вы не в том положении, чтобы разбрасываться продуктами, — хмуро отвечает он.
Краем сознания отмечаю это «вы»: то ли он все про себя знает, то ли до сих пор не понимает ничего. Слегка развожу руками: я бы тоже предпочла, чтобы Ася выпила какао. Наверное, сейчас это единственный способ впихнуть в нее какие-нибудь калории.
Панночка с недоумением прислушивается к ритмичному металлическому шорканью, что доносится со стороны ручья: Ася отдраивает чайник.
— Оно пригорает, — говорю я. — Какао. Присыхает по краям, не так просто потом отмыть — только замачивать.
— Правда? — удивляется Панночка. — Я не знал.
Вообще-то не очень красиво с Асиной стороны — сбежать и бросить меня вести светскую беседу с мертвецом. Ее, между прочим, мертвецом. Чтобы потянуть время, я подсовываю в огонь пару веток; собравшись с духом, поднимаю глаза на Панночку и тут же быстро отвожу взгляд. Однажды заметив темную вмятину на его лбу, я не могу перестать смотреть на нее, а это неприятно. Даже стыдно. Поглядывая исподтишка, я пытаюсь разобрать, есть ли на Панночке следы земли с Санькиной лопаты. Джинсы обляпаны грязью по колено — он что, шел пешком? А в остальном — просто уже несвежая, подернутая пылью и сажей одежда. Может, и не было на нем земли. А может, отряхнулся. Сидит теперь, посматривает мне за спину — между деревьями видно, как возится у ручья Ася.
— Как там Саня поживает? — принужденно спрашиваю я.
— Александр поступил со мной довольно странно, — чопорно отвечает Панночка, и я не решаюсь расспрашивать, как именно. Я неопределенно, но сочувственно мычу, размышляя, как бы половчее спросить, как он вообще здесь оказался — без Саньки и, кажется, без коня. Но тут Панночка заговаривает сам. — Я даже не знал, куда идти, как ее искать, — обиженно говорит он. — Хорошо вот, до вас дозвонился…
Я опять мычу: просто не понимаю, как реагировать на это будничное «дозвонился» и что я вообще могу сказать дважды мертвецу. От неловкости я смотрю в костер. Огонь. Мобильник, со звоном летящий в огонь. Ася с визгом швыряет мобильник в огонь…
— Зачем вы за ней гоняетесь? — спрашиваю я. Глупый, наверное, вопрос, но брови Панночки вдруг поднимаются
— Наверное, мне надо, чтобы она меня спасла, — наконец медленно говорит Панночка, и я слышу крошечный вопросительный знак.
— Довольно неудачный выбор спасателя, — фыркаю я. — Она же вас… ну… — Кажется, я краснею.
— Ну, это она просто сердится, — добродушно отмахивается Панночка. Я громко хмыкаю, и Панночка сникает. Металлического скрежета у ручья больше не слышно (то ли Ася отдраила чайник, то ли отчаялась), и Панночка бросает тревожный взгляд мне за спину. — Я не могу без нее, — дрожащим голосом выговаривает он, и я понимаю, что это не преувеличение и не метафора: он правда не может, в самом буквальном смысле. — Я должен искать ее, — говорит Панночка, и его заросший белобрысой щетиной подбородок начинает трястись. — Иначе умру, наверное.
Все это — перебор для одного похмельного утра. Я ощупываю шершавую поверхность корня под собой, втягиваю запах дыма, хвои и подступающего дождя. Рассматриваю бледные капли цветов на ближайшем кусте жимолости. Слабый ветер шевелит мои волосы. Потрескивают сучья в костре. Где-то в соседнем кедраче выступает кукушка. Панночка сопит носом, глаза у него красные и мокрые, и от него шибает гелем для душа, конским потом и мокрой землей.
— Вы извините, но вы и так мертвый, — сердито говорю я. Панночка отшатывается, и из его глаз течет. Он не плачет. Слезы сами текут из глаз, и он машинально размазывает их по щетине, как будто смахивает воду.
— Я должен ее искать, — бубнит он, — должен, чтобы…
Ася выныривает к костру с полным чайником в руке. Ладони у нее красные от холода и все в разводах жирной сажи, волосы на висках мокрые, с бровей капает, и мазок сажи на щеке похож на горелое пятно на резиновом лице куклы.
Кофе все делает лучше. С кофе и сигаретой (осталось девять) я становлюсь добрее — а вот Ася, похоже, нет.
— А зефирки? — нагло спрашивает она. Панночка стискивает зубы и прикрывает глаза; крылья его носа нервно подрагивают.
— Кажется, ты отказалась… — холодно говорит он.
— От какао. А зефирки мне нравятся. А какао я ненавижу. Так какого черта ты впихиваешь мне комплект? Почему нельзя взять только то, что нравится? — ее голос забирается все выше и становится все пронзительнее. Бедный Панночка, снова думаю я; у Аси в этом сезоне сложности с комплектами, и он попал под раздачу. Из кармана Асиной куртки ехидно ухмыляется обгорелая кукла.
— Я тебе кто, по-твоему, что ты на меня орешь все время?! — взрывается Панночка.
— Ты — навязчивый мертвец, — глухо отвечает Ася. — Как ты вообще сюда притащился? Если знаешь дорогу — поговорим, а если так, наугад потусить пришел, то проваливай!
Сжав челюсти и не отводя холодных глаз, Панночка вытаскивает из внутреннего кармана ватника пакетик зефирок и с оттяжкой бросает их Асе на колени. Она тут же ловко извлекает из него целую горсть. Протягивает открытый пакет мне. Бред какой-то, думаю я. Зефирка нежно, пудрово касается моего неба и тут же прилипает к зубам. Полный бред, думаю я, поспешно запивая ее кофе и отколупывая остатки языком.