Саспыга
Шрифт:
— Так чего приперся? — мерзким голосом спрашивает Ася. Ее рот набит зефирками, и выходит невнятно.
Панночка нервно косится на меня.
— Может, не будем сейчас, — он делает большие глаза, чуть поводит головой в мою сторону, и мне становится неловко и в то же время смешно.
Губы Аси растягивает медленная нехорошая улыбка. Она неторопливо вытаскивает из кармана куклу и прилаживает ее на колене, не сводя глаз с Панночки. Я залпом допиваю кофе и вскакиваю.
— Пойду палатку собирать.
У меня за спиной что-то тихо и напористо говорит Ася, и Панночка в отчаянии восклицает:
— Ты можешь вести себя как нормальный человек?
Сбегая, я
Скандалящие голоса лезут в оранжевые нейлоновые сумерки. Я запихиваю спальник в гермомешок, но это недостаточно шумно, и мне хочется упасть на коврик и натянуть спальник на голову. Я снова лежу и притворяюсь спящей, а за стеной, которая сделана больше из согласия считать ее стеной, чем из реального вещества, Санька ругается с туристками, Аркадьевна ругается с Ильей, родители ругаются друг с другом. Как же они все достали. Как я хочу, чтобы стало все равно. Вот было бы здорово: они друг друга мочат, а мне пофиг. И ведь почти получилось, мне было пофиг, когда Ася замочила Панночку, это дно, но я хочу упасть, как же хочется есть, а к костру не подойти, было бы пофиг — могла бы сходить взять мяса пусть хоть выцарапывают друг другу глаза пальцами когтями скрюченными лапками
Я с рычанием скатываю коврик. Коврик тоже шуршит, пальцы скользят по нему омерзительно сухо, как присыпанные зефирной пудрой, и от этого ощущения почти тошнит. Желудок скручивает судорогой. Надо было поесть — и поела бы, если бы Ася не закатила скандал, нашла время для капризов, думает только о себе, и почему я вообразила, что она мне нравится, просто так выпало, известное дело, кому помогаешь, тот и нравится, а посмотришь на трезвую голову — безалаберная эгоцентричная дура, к тому же убийца, сама виновата, никто, кроме нее, не виноват, нормально с людьми разговаривать надо, а не посылать их ни за что, то им зефирок подавай то буквы в телефоне неправильные а ты потом вытаскивай вот не буду не должна вообще
вытаскивай
(но я не хочу не хочу этих забот хочу лететь хочу темноты хочу
освобождения)
…Тяжелые, торопливые шаги — кто-то почти бежит мимо палатки и вдруг останавливается.
— Ей-богу, было лучше, когда ты молчала! — ревет Панночка над моей головой и несется куда-то дальше.
Тугая защелка гермомешка прищемляет кожу на подушечке пальца, как больно, искры из глаз, как от взорванного телефона.
— А где Панночка?
Ася пожимает плечами и затягивает собранный арчимак. У меня холодеют руки. Несколько мгновений я всерьез готова сорваться и бежать на поиски трупа: верю, что убийство вошло у нее в привычку. Ася ловит мой всполошенный взгляд. По ее челюстям прокатываются желваки, на щеках вспыхивают красные пятна.
— Мы поссорились, — сухо говорит она. — Он ушел.
— Куда? — глупо спрашиваю я. Ася снова пожимает плечами. — То есть он гонялся за тобой по всей тайге, дважды воскрес, а теперь вы поссорились и он просто ушел? — я исхожу ядом.
— Да. — Ася на мгновение задумывается. — Он, в общем-то, не обязан быть рациональным, — она нервно усмехается, и я раздраженно закатываю глаза: объяснение глупейшее. — Он плакал, — добавляет Ася. Она отводит глаза, и видно: не то чтобы она врет, но в детали вдаваться не хочет.
— Что ты ему наговорила?
—
Я отвязываю и сматываю веревочки, а сама все прислушиваюсь и посматриваю: не вернется ли? Но Панночка исчез, как и не было. Никаких звуков, кроме возни кедровок в кроне и шороха Асиных ногтей, дерущих то шею, то бедро, то поясницу. Потом становится не до звуков — все внимание уходит на то, чтобы отвязать центральную веревку с обратной стороны кедра и при этом не соскользнуть с корня. Я не хочу наступать здесь на землю — помню, что прячется под хвоей. Даже смотреть не хочу — тех серых пушинок, которые успели мелькнуть на краю поля зрения, хватит с лихвой. Лучше смотреть на кору — на ее рыжую и розовую чешую, чешую цвета кофе и цвета корицы, паприки и куркумы, потеки свежей смолы, яркой и ясной, как птичий глаз… Ах, черт, влезла рукавом.
— Тяни! — ору я и потихоньку вытравливаю веревку.
Надо все-таки распаковать арчимак и сунуть в карман кусок мяса, и Асю заставить — ей, пожалуй, понадобится парочка. А то не дойдем — уж не знаю куда.
…Ася сидит на бревне, в одной руке у нее кукла, в другой — сигарета, а чешется она запястьем. Без тента у костра непривычно светло, и теперь я вижу темные круги вокруг ее глаз, багровые полосы на шее, где она прошлась ногтями, морщинки в уголках губ, печально ползущие вниз.
— Голова так и болит, между прочим, — жалуется Ася. — А ты как? — Я качаю головой, и она слабо улыбается: — Ну да, ты и вчера почти нормальной выглядела… ну, на моем фоне. Кстати, спасибо, что затащила меня в палатку, а то, наверное, было бы еще хуже.
— О чем ты? — удивляюсь я и тут же смутно припоминаю: тяжесть тела, повисшего на плече, густой запах спирта, ноющий, возражающий, невнятный голос.
— Я вроде решила, что завалиться спать у костра очень романтично, — неловко ухмыляется Ася. — На самом деле, конечно, просто уже все равно было где, только бы лечь, вот и придумала причину. Но ты до меня докопалась, не давала покоя, пока я не согласилась. Еще и воды на утро принесла, да?
— Не помню, — честно отвечаю я.
— А еще все время грозила пальцем и бормотала: и чтобы никаких саспыг, никаких саспыг. С напором таким — видно, хотела, чтобы я прониклась. Что это такое — саспыга?
— Животное такое, — неохотно выдавливаю я. Меня снова начинает мучить сушняк, да такой, что язык приклеивается к небу.
— Опасное? — спрашивает Ася, и я пожимаю плечами. — Это те зверюги, которые полуяки?
— Те — сарлыки, — говорю я. Думаю: да отстань уже, пожалуйста, отстань.
— А при чем тут…
— Слушай, я понятия не имею, что имела в виду, — перебиваю я. — Я этого даже не помню.
И не вру, ни капельки не вру.
— …Ладно, пойдем пока за конями сходим, — предлагаю я, и Ася приподнимает бровь:
— Пока?
— Ну, может, он притащится еще, — вздыхаю я. Ася еще выше понимает брови. — Панночка, забыла? — Вот же ледяная сволочь. Похоже, и правда забыла. — Если, пока седлаемся, не появится, проедусь по тропе быстренько, найду, наверное… — Он, конечно, тоже хорош, но равнодушие Аси выводит из себя намного больше.
— Зачем? — удивляется она, и я устало прикрываю глаза. Дышать. Не срываться.
— Зачем не бросать городского мужика одного в тайге? — переспрашиваю я.
— Ты так и не поняла, — улыбается Ася и поудобнее усаживает куклу на колено. — Это ведь не мужик. В смысле, не человек. Буквально. Он, э-э-э, сущность. Квинтэссенция отвергнутого любовника, наверное. Поэтому и нудный такой.