Счастье Раду Красивого
Шрифт:
– Мы можем это изменить, если...
– начал я, но возлюбленный, который теперь стал ещё и любовником, то есть владеющим, перебил:
– Нет-нет-нет, менять не нужно. Не хочу власти над тобой. Никакой власти не хочу. Даже на ложе...
– он запнулся.
– Может, только иногда. Потому что власть это бремя. Оно тяжело.
– Поэтому ты раньше не делал то, что сделал этой ночью?
– спросил я.
– И поэтому тоже, - Милко сел на постели и задумчиво продолжал.
– А ещё мне казалось, что у меня очень много времени в запасе. Казалось, что стать мужчиной я всегда успею.
– Ты стал думать о будущем...
– пробормотал я, вспомнив свои давние рассуждения о том, почему Милко забывал о цели.
– Не хочу, чтобы что-то изменилось.
– Милко испытующе посмотрел на меня: - Господин, обещай, что у нас с тобой ничего не изменится ещё долго, очень долго.
– Обещаю, - ответил я, а мой возлюбленный, который теперь стал и любовником, заулыбался, потянулся губами к моей щеке, оставил на ней лёгкий поцелуй, а затем стремительно покинул постель:
– Мне ведь пора уйти, да?
Некоторое время я наблюдал за тем, как он совершает быстрое омовение над небольшой лоханью, а затем одевается.
– Погоди, - вдруг вырвалось у меня.
Я вылез из кровати, подошёл к этому мальчику-мужчине и, положив руки ему на плечи, произнёс:
– Ты должен знать... Знать, что я люблю тебя.
Милко на мгновение растерялся. Ведь это опять были перемены, которых он боялся:
– Но... но... раньше ты никогда не говорил этого прямо. Ты давал понять, что я дорог тебе, но... Господин, почему сейчас ты говоришь?
– Потому что откладывать это больше нельзя, - ответил я с улыбкой.
– А вдруг завтра что-нибудь случится, что-нибудь изменится, и не будет возможности сказать.
* * *
В сентябре, в очередной раз приехав в Истамбул с данью, я узнал новость, которая вроде бы никак меня не затрагивала, но казалась предвестницей бед. Мне сказали, что около месяца назад по высочайшему повелению казнён великий визир Махмуд-паша, и пусть я уже давно не водил с ним близкое знакомство, но смерть этого человека означала действительный конец эпохи, к которой принадлежал и я.
Именно в те времена, когда Махмуд-паша обладал наибольшей властью и могуществом, я имел наибольшее влияние на сердце султана. Это не зависело одно от другого, так совпало, но, наверное, я был суеверен, потому что радовался, когда два года назад Махмуд-паша после опалы вернулся ко двору. А теперь его задушили в Семибашенном замке, перед этим продержав там много дней, пока Мехмед принял окончательное решение.
Узнав об этом, я подумал: "Что же теперь делать мне? Может, и моё время почти истекло?" Приезжая ко двору султана, я видел вокруг себя всё меньше знакомых лиц. Сначала отправили в ссылку Ахмеда-пашу, затем погиб Хасс Мурат, теперь Махмуд-паша оказался казнён. Мелькала мысль: "Скоро дойдёт очередь и до тебя, Раду. Мехмед за
Приняв моё официальное "посольство", султан по обыкновению велел, чтобы я вечером явился в его покои, а когда мы беседовали и пили подогретое вино, он приглядывался ко мне внимательнее обычного:
– С прошлого года ты не переменился, Раду.
– Мне приятно это слышать, повелитель.
– Но ты всё равно стареешь.
– Старение неизбежно.
– Даже для мёртвых, - вдруг произнёс Мехмед.
Я не смог скрыть испуга:
– Повелитель, что ты хочешь сказать? Ведь я не мёртв.
Мехмед посмотрел на меня ещё пристальнее и отпил из чаши с вином. Казалось, султану совершенно безразличны мои чувства. Безразлично, что он меня напугал, ведь он думал о чём-то своём:
– Ты - нет, - пояснил он.
– Но я говорил тебе однажды, что ты похож на человека, которого я любил. Он был очень красив, и ему было чуть меньше лет, чем сейчас тебе, когда прервалась его жизнь. Он уже начинал стариться, но совсем чуть-чуть и старение было незаметно. Я запомнил его молодым и красивым. Мне казалось, что в моей памяти он навсегда останется таким, а теперь я смотрю на тебя и могу видеть, как изменился бы он, если б прожил ещё несколько лет. Значит, даже мёртвые могут стариться. Это печально.
Получалось, что султану неприятно на меня смотреть, поэтому я сказал:
– Если пожелаешь, повелитель, я могу закрыть лицо платком, и ты больше не увидишь того, что тебя печалит.
Мне вдруг вспомнилось, что два года назад, когда Мехмед упоминал о таинственном красавце, то не говорил, что красавец умер. Султан лишь сказал "когда я видел его в последний раз", а теперь получалось, что последний раз был незадолго до смерти...
Я по-прежнему чувствовал себя неуютно, а султан вяло улыбнулся:
– Что толку, если печалящее меня я уже видел! И забыть не смогу, - он опять посмотрел на меня очень пристально.
– А ты никогда не задумывался о том, что бывает, если умираешь молодым или почти молодым? Даже если кому-то суждено увидеть тебя старым после твоей смерти, ты сам себя таким не увидишь.
– Истинная старость - это немощь, - ответил я.
– Но немощи во мне пока нет. А когда будет, и одолеют разные старческие болезни, то, возможно, я стану призывать смерть.
Мехмед покачал головой:
– Ты не понимаешь. Я говорю тебе не про немощь, а про увядание. Ты готов с этим смириться? Знаешь, когда-то у меня в услужении был евнух. Весьма красивый. Настолько красивый, что он пользовался особым расположением одного из моих визиров. А затем евнух начал стариться, но не хотел выглядеть старым, поэтому красил волосы, красил лицо, а когда и это перестало помогать, он вдруг заболел и умер. Визир горевал и говорил, что тот ушёл рано, а евнух перед смертью сказал, что совсем не жалеет, и что уходит вовремя. Так вот, чем больше я об этом размышляю, тем больше мне кажется, что это была не болезнь. Евнух отравился и скрыл ото всех. Он не захотел дальше так жить.