Счастливая черкеска
Шрифт:
Вскоре мы с добрым моим землячком, нынешним болгарином, высадившийся в Тамани почти три столетия назад предок которого шашкой рубанул на спор по дубовому пню, но не расколол его, только жалопритупил, оттого-то и стал Притупом, буквально вдвоём держали слишком горячего и «делового» Рубашкина… Стих он, наконец, когда ребята начали пробовать голоса, а когда они вместе спели первую, со слезами на глазах бросился к ним, закричал прерывающимся голосом:
— Господа, господа, где вы смогли взять ноты этих казацких песен?! Их можно купить у вас?
Не
Теперь, когда к нам приехали Скунцевы, я первым делом позвонил доброй знакомой Надежде Николаевне Яловой в станицу Бесстрашную: мол, примете нас с гостями?
Когда вот тоже соберусь написать о ней, эх!
Удалая джигитка, удачливая охотница, не один раз на лошади догонявшая волков, лихая шоферша — не только в этих делах, но в каждом, за какое возьмётся, сто очков вперед даст не то чтобы любому станичнику — вообще многим из отчаянных, умелых мужчин: дедова, говорит, закваска… С фронта вернулся без руки, хорошо, вернулся, отец, и ей пришлось не только ему сызмала помогать — помогать деду: и набивать патроны, и за убитыми утками вместо собачки плавать, а потом однажды на зорьке сели неподалеку богатым табунком гуси, глянула — а дед спит себе… И она тихонько из-под руки у него ружьё вынула, прицелилась и закрыла глаза: пальнула в стаю… думаю иногда: а, может, дедушка её как раз не дремал?..
Так внучку вымуштровать, как он! Так вышколить.
И как онаеё вышколила.
Жизнь.
Но первым делом мы заехали в дом культуры, где обычно собирался хор бесстрашненский… и опять за мной — должок, и — опять!
С краснодарской студией делали мы о нём передачу, я был в ней ведущим — «Земляки» наши дважды прошли потом по первой программе Центрального телевидения… А книжку вот обещал, да не написал: что ж ты, Леонтьич?..
Хор, в самом деле, уникальный: умерли последние два казака, женщины остались одни… Как ни теснил, как не пригнетал их мало что понимавший в кубанской старине заведующий отделом культуры Нышан Керселян, стояли «как скала»… помните эту кавказскую?
На завалах мы стояли как скала!..
Пуля жалила, жужжала как пчела…
Они и её поют: «Из-за леса, леса копья да мечи… Едет сотня казаков-усачей!»
Уехали навсегда от нас усачи, уехали…
Оставили их одних в нетопленом зале… хоть песни родные свои «покрычать», и то!
Никогда у них не было какого-никакого хормейстера, вместо плавного взмаха рук — общий выразительный взгляд на ту, которая из-за простуды не совсем так вытянула, якобы незаметный для слушателей толчок локтем в бок, а то и дерганье подружкиной юбки сзади: ну, куда ты, мол, — в лес, если остальные все — по дрова?
«Крычат» бесстрашненки всё больше мужские песни — походные, боевые, и в них всегда, без принятых когда-то деликатных изъятий — ну, так и не дошло сюда, в глухомань эту, так и не дошло! — не ждал пощады черкес-басурман, и чеченец клонил перед Россией непокорную свою бритую голову…
Среди воинских песен есть у них одна уникальная: «В ружьё!» О Суворове. И поют они её так мощно и так выразительно, что невольно вдруг чувствуешь: да, так, — дух «дышит, где хочет.» В том числе и суворовский
Кроме всех прочих писательских дел мне выпало приложить руку к воспоминаниям знаменитого конструктора Калашникова «От чужого порога до Спасских ворот». Книгу потом хвалили за «дух Суворова», но я-то твёрдо знаю, что не из Ижевска проник он в воспоминания «последнего солдата Красной империи», нет — отсюда он, от вдов «города-героя Бесстрашки», «героя» потому, что, несмотря на все черные тучи над нею и непролазную грязь под ногами почти круглый года — жива станица, жива!
В доме культуры Володя расчехлил свой видавший виды магнитофон, подсоединил два в разных концах поставленных микрофона, и началось действо, в котором неизвестно что было занимательней: удивительные старинные песни и молодо звучавшие голоса женщин, которых походя называем бабушками, а то и старухами, или молчаливый перегляд наш глазами: «Ну, как, Леонтич, нонче поём?» «Молодцы, девчата, ой, молодцы?» «Да тебе-то всегда наши песни нравятся. И жинке твоей, она простая… А этому, что с собой привели?» «Ещё как нравятся, девчата — он дока, у-у!.. А — нравятся, нравятся!» «А его жинке? Неужели у него, и правда, — артистка?!»
Когда Володя с сияющими глазами подошел потом к каждой, обнял и расцеловал, самая бойкая из них, Оля Дзёма, сказала: «Вот вы нас записали, вы знаете теперь, как мы крычим песни, а как вы поёте, мы так и не знаем… Может, хуть одну спели бы?»
Володя зачем-то включил магнитофон и запел обычным своим, первым голосом задумчивую:
Не для меня придет весна-а. Не для меня Дон разольё-ётся!..Как благодарно они слушали!
Неожиданно для самих себя зааплодировали, а он в это время перематывал ленту на кассете… Включил только что сделанную запись, сам себе взялся подпевать тембром погуще, уже вторым голосом, и песня зазвучала совсем по-новому…
Слушали, как зачарованные — не хлопали, а только изумлённо переглядывались, пока он снова там перематывал запись.
Теперь он запричитал-заплакал тоненько бьющимся подголосочком, соединявшим обе записи в совершенно новую, третью песню, до того сокровенную и жалостную, что «девчата» наши, все только лишь качавшие головами, теперь, не стесняясь, зашмыгали носами, захлюпали, а когда он закончил, снова Оля всплеснула сквозь плач руками:
— Боженьки мои! Да это ж настоящий хор, да какой, какой!
Володя глядел на них чуть загадочно: как мудрый император на простодушный свой народ в благостную минуту всеобщего счастья..
У Надежды Николаевны дома вдруг распелась Марина.
Красивым грудным голосом вольно и широко затянула вдруг:
Ка-а-ак по матушке по Во-олге, по Вол-ге!Сладким своим щемящим голоском Володя бросился молодую жену догонять… как пели они, как пели!
Как будто вижу их на той свадьбе на Ставрополье: среди причудливо одетых некрасовцев, триста лет проведших в Турции, на чужбине, но так и не изменивших самим себе, а, значит, родине — той, какой они веками представляли ее… Вижу младших друзей среди казаков-староверов: словно в далеком прошлом.