Счастливая черкеска
Шрифт:
Проговорить, что красота неземная— всего лишь отметить факт, потому что это мы на грешной земле, а тамвсё — чище, девственнее, недоступней, целомудреннее… И в самом деле — возвышенней.
— Надо ехать, Жора, — сказал я, наконец, и вздохнул взахлеб, как дитя малое.
— Надо, дак надо.
— Спасибо тебе: когда ещё такое увидишь?
— Да тут — хуть каждый день.
— В том-то и дело: тут!
— Дак а чаще
— Хорошо бы… как прижмет вдруг тоска в Москве… Как вспомнится родина!
— Да какая она у нас красивая… а, Леонтич? Какая теплая.
Прогостевал я у них тогда две недели. Была самая пора окота, и я на равных с Иваном Андреичем и Жорой отдежуривал своё ночью, но овечки почему-то предпочитали ягниться, когда не спали всамделишные чабаны, а не как я — зеваки… Видел это раньше мальчишкой, но теперь будто проникался каким-то иным смыслом, когда смотрел, как жадно поедает окотившаяся овечка студенистый послед, как терпеливо облизывает освободившегося из него крошечного ягначка.
Утром, когда «итог били», Иван Андреич с карандашом в руке спрашивал:
— Сколько у тебе, Жорк?
— У мене двадцать читыры, — кричал Жора и для убедительности и на пальцах ещё показывал.
— И у мене двадцать шесть, — ставил очередную цифирку Иван Андреич.
— У Леонтича — тры! — кричал Жора.
Иван Андреич как будто нарочно переспрашивал:
— Скольки?
Жора большим пальцем мизинец к ладони пригибал, остальные выбрасывал навстречу внимательным очкам Ивана Андреича. И тот значительно повторял:
— У книжого писателя — тры!
Что ж, что «тры»: хоть кош давно остался позади, парные овечьи запахи сопровождали теперь наши санки и на морозном воздухе… Шли от лежавшей под нами соломы? От рабочей одёжки Жоры: замызганной «кухвайки»-стеганки и продранных штанов, через дыры которых видны были и вторые под ними поддетые, и — третьи?
Или — уже и от моей меховой куртки, недавно совсем новенькой, купленной в магазинчике мехового комбината в Отрадной, где на ней висела на черной ниточке бирка: «верх. спецодежда для работников ферм»?
К овечьим запахам прибавились вскоре конские, Жора деликатно выждал, пока над упавшими в снег теплыми «яблоками» они как будто достигнут пика, начнут потом на морозце таять и постепенно улетучатся…
Вожжами тронул лошадку, санки легонько скрипнули, покатились. Вокруг нас оказались снова снега и снега, краем и отчего-то сбоку мелькнули вдалеке теплые огоньки в хуторских окнах, дорога надолго пошла вверх и вверх…
— Жор! — сказал я, наконец. — Мы ж тут, кажется, уже проезжали?
— Дак, а чего нам? — откликнулся весело. — Я вижу, тебе нравится… а до автобуса ещё о-он сколько, мы успеем!
Тут до меня дошло:
— Гляжу, катаешь меня?
— Дак, а чего плохого: время есть. А я ж помню, как ты с коша на гору, на Эльбрус все глядел… честно, Леонтич: знаешь, какой я довольный, что ты красоту эту понимаешь!
— Ещё б не понимать, Жор: своё!
— А тянет всё-таки, Леонтич, домой?
— Ещё как, Жора. Ещё как!
— Ну, и бросил бы уто Москву
— Да как её теперь бросишь?
— Ну, дак хуть насмотрись тут — от пуза!
Вспомнил всё это, и — пронзило: стоп-стоп!
Да ведь и Брунька, считай, катал нас… тоже красоту нашего Предгорья показывал. Чтобы насмотрелись тоже — «от пуза». И как же так вышло, что к той заправке, где Вера так долго ждала меня, мы при очень похожих по смыслу обстоятельствах опять и приехали?!
Как это всёвообще происходит… но — что? Что?!
… В тот же день я пошел в Отрадной на почту, отправил Вере бандероль.
4
На этом бы можно поставить точку.
Или же — нет, нет?..
Всего лишь через год-два, во Дворце спорта в Лужниках конный театр, созданный младшим из братьев Кантемировых — Мухтарбеком готовился показать премьеру спектакля «Прощай, Русь! — Здравствуй, Русь!»
Как я в те дни за Мухтарбека радовался! За Мишу.
Старший из знаменитой династии цирковых наездников, Хасанбек был в это время уже на пенсии и в Ростове отводил душу, создавая семейный музей «Джигитов Осетии „Али-Бек“» — труппы, ещё в двадцатых годах основанной неувядавшим потом до глубокой старости, ещё в свои девяносто выезжавшем на манеж Алибеком Тузаровичем Кантемировым. Средний, Ирбек уже успел получить не только все, какие можно, звания и награды на родине, в Советском Союзе, но и заработать мировое признание и громкие титулы самых элитных клубов за рубежом… И тот, и другой шли, вернее — мчалиськлассической, наезженною отцом цирковою дорогой, и только Миша взял резко в сторону…
Кантемировых знал три десятка лет и не однажды успел о них написать, с Ирбеком, Юрой стали не только товарищами — задушевными друзьями, и все вместе мы так давно ждали, что вот-вот, вот-вот настоящая удача улыбнется и Мише. Довольно долго он работал в группе Ирбека, на нём были самые ответственные трюки, потом ушел в кино, и кроме блестящей каскадерской работы, принесшей ему славу среди коллег-профессионалов, показал великолепную актёрскую, снявшись в заглавной роли картины «Не бойся, я с тобой»… Но всё это были только подступы: к самому себе.
Каких только мук не натерпелся он со своею заветной целью — конным театром! На «бис» приняли постановку экзотического «Золотого руна», в которой Миша попеременно изображал нескольких героев сразу… Но пришла пора мудрой зрелости… как он над своею «Русью» трудился!
По сути то была непростая наша история, проходившая не только у зрителей на глазах, заодно — пред очами святого Георгия Победоносца, образ которого воплощал столько лет мечтавший об этой работе Миша.
Не только богатырь и красавец — благороднейший человек и умница, которого сама природа, казалось, создала для столь высокой и ответственной роли… С неизменным копьём в руке, как смотрелся он в серебристом шлеме и алом плаще поверх сверкающих доспехов на своем верном Эдуарде — мощном сером жеребце в яблоках!