Счастливая черкеска
Шрифт:
Потом он дружелюбно спросил: а что, если недельку я сам по Кубани поезжу — в любой район, куда душа пожелает… А после мы снова поговорим.
На дружелюбие и обязательность его отвечал я черной неблагодарностью — чуть ли не ежедневно возвращался к больной теме: возможным последствиям от строительства атомной станции на Кубани, Краснодарской АЭС.
Строительство к тому времени уже шло чуть не во всю, а у меня лежали копии нескольких до отчаяния тревожных писем в правительство: нельзя строить, нельзя — ни в коем случае! Мало того, что станица Мостовская, рядом с которой должна была расположиться атомная станция,
И думай, что хочешь: свои недоглядели с проектом? Или чужие слишком далеко видели?
Когда мы снова с ним встретились, Иван Кузмич сказал не только с явным облегчением, но как бы даже и с торжеством:
— Пришлось в Москву по другим делам, но заодно решилось и это, насчет атомной станции: удалось-таки убедить Михаила Сергеевича. Но чур уговор: ни в коем случае в печати об этом — ни слова. Это ведь не только над нами висит, в других местах — тоже… Узнают, что нам он пошел навстречу — от других не станет отбоя… помолчим?
Единственное, что меня тогда чуть царапнуло — придыхание, с каким Полозков о Горбачеве говорил… но мы потом дадим Ивану Кузмичу возможность ещё разок о бывшем нашем ставропольском соседе, будь не к ночи помянут, высказаться — договорились?
А тогда, в брунькиноймашине, я вознамерился было печальным знанием своим поделиться, но вдруг, и действительно, расхотелось… Вон как заботливо усаживал Володя свою лебедушку на переднее сиденье: чтобы хорошо было видать наши горы. Вон как руку ей подает, когда высаживает, как, обнявшись, идут они к закрайку дороги, чтобы глянуть вниз, на долину… Как, возвратившись после пробежки своей от полноты чувств или после того, как спел ещё песню, тут же ладонь её берет в свои обе.
Медовый месяц у них!
А горьких слов им ещё успеют наговорить, успеют…
Мы уже миновали мост через буйную Лабу, уже побывали в Псебае, поставили свечки в безлюдной после полудня церкви «Николы Морского», как тут её зовут, — по прихоти судьбы якобы, а в самом деле, само собою — по промыслу устроенной в сухопутной этой, предгорной станице моряками… Как раз проезжали мимо того самого городка для строителей атомной станции, который успели-таки перед Мостовской возвести, когда Иван Петрович досадливо крякнул:
— Эх ты, какое дело!.. Ведь вот: большое начальство даже за малый недосмотр вечно ругаем, а сами, сами-то!
Перед этим он только что рассказывал, что учился в одном институте с Рыжковым: на том
— Что, Иван Петрович, случилось-то?
— А ведь думал ещё, — продолжал он как бы сам с собой разговаривать. — Думал: надо канистру с бензином взять, надо! Хоть и попахнет в машине, да зато гарантия, что не будем тут загорать…
— Бензин кончился?
— Да нет ещё, но вот-вот.
— Тут же рядом заправка, — сказал я тоном знатока здешних мест. — Как раз на этом краю Мостов… Будем мимо… или до неё не дотянем?
— Дотянуть-то, может, и дотянем, но кто ж нас там ждёт — с бензином, эх!
— На то и заправка, чтоб…
— Да тут его и в хорошие времена было не разжиться, — не дал мне Иван Петрович договорить. — Про посевную, Леонтьич, не забыл? Все подъела. А где-то ещё пересевают да пересаживают… эх, право! Думал, пожалею гостей… может, хватит. И хватило в другой бы день, а тут — и то показать охота, и это показать… заманивают! Места-то.
— Волшебные места! — горячо откликнулась Марина. — И правда, — волшебные…
— Вот… а теперь, видите!
Машину между тем стало подёргивать, и Брунька остановил её:
— Давайте выйдем. Девчата постоят, а мы качнём её с бока на бок, там у неё как будто пазухи…
Из «пазух», как ни старались мы, вылилось, видать, совсем немного — скоро пришлось нам «голосовать».
— До заправки дотянуть! — убежденно говорил я притормозившим.
Усмехались почти все, а отъезжали, не дав ни капли, все абсолютно.
— Романтик ты, Леонтьич, — покачивал головой Брунька. — Ох, романтик — какая тебе в начале мая заправка?!
Но что оставалось?..
До заправки на старом «зилке» дотащил нас веселый парень в застиранной гимнастерке. Подмигнул забросившему в кузов трос Бруньке, повел на меня подбородком и пальцем возле виска повертел: мол, везёшь больного?
Мы остались на площадке одни: множество машин стояло поодаль, там и тут возле них кучковались водители. Почему так, я понял, когда на висевшем за стеклом окошка листке из тетрадки в клеточку прочитал написанное размашисто и категорично подстать почерку: «Бензина нет и не будет. Просьба не стучать!»
Но я-то уже успел завестись!
Как чуть ли не строевым подошел, так точно в стекло забарабанил уверенно.
Окошко открылось почти мгновенно, молодая женщина громко и с вызовом спросила:
— В чем дело?!
— Да в чем, в чем! — сказал я чуть ли не громче неё, широким жестом поведя на категорическую надпись в окне. — Всю жизнь о родной Кубани пишешь, а как купить литр бензина, чтобы до дому добраться!..
— А почему пишете всю жизнь? — переспросила она уже с интересом.
— Да потому что я писатель, и больше ничего не умею…
В голосе у неё любопытства ещё прибавилось:
— А фамилия ваша — как?
— Немченко моя фамилия, ну — Немченко…
Тон мой ясно давал понять, что это — только начало нашего диалога, только начало…
Но она вдруг там всплеснула руками:
— Ой, это правда?!
Я чуть не сбился:
— Что — правда?
— Что вы — Немченко?
— Да тут уж могу ручаться!
— А я ж вас несколько лет тут жду!