Счастливчик

Леблан Рене

Слуг опередила Николетт. Она бросилась наверх, в комнату хозяйки, вытащила из ларя парадную скатерть, которую стелили лишь по большим праздникам, и сама накрыла ею стол в трапезной.

— Ах, умница ты моя, — растерянно пробормотала мадам Бланка. — У меня прямо ум за разум зашёл... всё так неожиданно! Что же мы подадим на стол?

— У нас к обеду утка и заяц, которых мессир Робер добыл вчера на охоте, — быстро ответила Николетт. — Я думаю, это вполне приличное угощение.

И снова побежала наверх за парадными тарелками и кубками.

Вскоре господа

переместились в трапезную. Все, затаив дыхание, слушали рассказы Себастьена о его далёкой удивительной родине. Там постоянно шли войны с турками, кровожадными и свирепыми нехристями, которые совершают ночные набеги и вырезают целые сёла. Но венгры смелы, как соколы. Они отважно сопротивляются туркам. А какие в Венгрии разбойники! Они селятся в горах и оттуда наносят сокрушительные удары по туркам. Разбойники богаты, как короли, потому что грабят богачей, а бедным помогают.

Венгерские рыцари не уступают в доблести разбойникам. Они устраивают медвежьи охоты, дерутся с турками, дают дивные пиры, на которых вино льётся рекой, и скрипки заливаются до утра. На пирах рыцарей веселят цыгане, надо сказать, их в Венгрии пруд пруди. Цыгане тоже совершают беспримерные по отваге подвиги — похищают самых дорогих коней и красивейших девушек.

— А девушки в Венгрии красивые? — робко спросила Николетт.

— О, да! — с улыбкой ответил Себастьен. — Они смуглые, черноокие, и так хороши собой, что турецкие паши платят огромные деньги за венгерских пленниц. И у моей матушки отец был турок. Её мать попала в плен, и турецкий военачальник держал её в своём гареме много лет. Там она и родила матушку.

— Матерь божья! — с лёгким отвращением произнесла мадам Бланка. — Турки же некрещёные!

— Да, но потом наши разбили этого военачальника и освободили пленниц. И матушка моя окрестилась. Ей было тогда десять лет.

От турок мать Себастьена научилась готовить редкостные лакомства. Вот сласти, которые сейчас пробует семейство де Витри, куплены в лавке, и потому не так вкусны как то, что готовят дома. Называется «рахат-лукум».

— Много не ешь! — сказала мадам Бланка сыну. — Ещё живот разболится!

Себастьен нисколько не обиделся, наоборот, засмеялся. Николетт сердито посмотрела на хозяйку. Разве можно так нелюбезно обходиться с гостем? Она быстро подлила Себастьену ещё вина, положила на его тарелку сочный кусок утки и полила его соусом.

— Попробуйте! Это очень вкусно, я сама готовила, — ласково проговорила она.

— Спасибо за вашу доброту, — с улыбкой ответил Бастьен.

Николетт заметила, что мадам Бланка переводит взгляд со своего сына на Себастьена. Хозяйке явно было не по себе от того, что племянник так мил и любезен. Ел он аккуратно, говорил учтиво, спина его была прямой, как клинок меча. А Окассен сидел, подогнув под себя ногу, смеялся невпопад, то и дело встряхивал головой, отбрасывая волосы назад.

И конечно, мадам Бланке было обидно, что по сравнению с её сыном племянник кажется таким здоровым и красивым. Она даже брезговала слегка этой красотой, считая её нечистой, нехристианской.

А мужу её, напротив, приезжий

юноша очень понравился. Шевалье обращался к Бастьену с дружелюбной улыбкой и не переставал задавать вопросы о Венгрии и тамошних нравах.

— А каковы успехи твоего отца? Он ведь, как мы знаем, служит у самого короля, — спросил шевалье.

— Да, батюшка — личный лекарь его величества, короля Сигизмунда. Несколько раз он спасал жизнь королю и его родичам. Он любые болезни лечит, особо хорошо — внутренние.

— И вы живёте при дворе? — с волнением спросил шевалье, сам всегда мечтавший вращаться среди придворных, людей благородных и воспитанных.

— У отца есть квартира во дворце, но обычно мы живём в своём доме, в городе Пеште. Дом не очень большой, примерно, как ваш. Только у нас с галереей и садом.

Себастьен промолчал о том, как его ударила по глазам вопиющая бедность дома Витри. Заплесневелые от сырости стены, дощатые лавки, солома на полу, словно в крестьянской хижине. Отец предупреждал его, что дядя и тётка живут весьма небогато, но такого убожества Себастьен не ожидал.

— Когда я и твой отец жили с родителями, — проворчала мадам Бланка, — у нас тоже был сад и настоящий замок. Мой старший брат Ролан до сих пор живёт там. Но Жакмен-то был седьмой по счёту сын, а младшим наследства не полагается. Ему повезло, что он уехал в чужие края. Здесь он был бы беден, как церковная мышь!

— Он и здесь стал бы лекарем, — возразил её супруг.—Помню, он с детства лечил то собак, то кроликов. И даже слугам чирьи вскрывал да больные зубы рвал.

— Ну и где ты видел, чтобы во Франции дворянский сын шёл в лекари? — заспорила мадам Бланка. — Отец за то и прогнал его из дому, что он вёл себя не по-дворянски.

— И во Франции лекари королей живут очень хорошо, — сказал шевалье.

— Конечно, только они не благородного происхождения! Разве же пристало дворянину возиться с микстурами и ночными горшками?

— Перестань, Бланка! — перебил её шевалье. —Себастьен подумает, что ты неуважительно отзываешься о его отце!

Высокомерие мадам Бланки мгновенно погасло. Она вздохнула и произнесла уже совсем другим тоном:

— Нет, я всегда любила Жакмена. Мы с ним были погодки, всегда держались вместе. И я рада, что он сумел встать на ноги. Не то, что остальные мои братья, которые живут хуже холопов. Или некоторые другие, у которых крыши текут, а овцы дохнут с голоду!

При этих словах она выразительно покосилась на мужа. Шевалье покраснел, едва сдерживая гнев. Уж он-то имел больше оснований упрекать жену. Отец Бланки сулил за ней хорошее приданое, но умер, не успев выполнить своих обещаний. А старший брат Ролан не дал Бланке практически ничего, ссылаясь на то, что отец оставил ему множество долгов. В молодости Бланка была красива и умна, читала стихи и романы, пела под лютню и считалась самой искусной рукодельницей в округе. Но сразу после рождения сына стала ворчливой, неряшливой, и целыми днями пилила то слуг, то мужа. Не родила детей, кроме одного мальчишки, которого шевалье считал слегка придурочным.