Счастливчик
Шрифт:
— Надеюсь, что потушат, — сказал Альом. — Ты набитый дурак, Окассен! Ведь по конским следам сразу поймут, что это мы. Отец мне башку оторвёт. Готье поставляет нам самую хорошую рыбу.
— Да не подохнет ваш Готье, — раздражённо ответил Окассен. — Он же бегал снаружи.
— А снасть? Вся снасть у него в доме. Ох, здорово нам достанется за это!
В замку Суэз жило много молодых людей, способных на подобное бесчинство, но барон Ролан сразу догадался, что пожар устроили его старший сын и племянник Бастьен. Не в первый раз
Но Альом и Бастьен никогда не устраивали поджогов, не насиловали девиц, вообще, предпочитали не наносить вреда людям. На такое безрассудство способен только Окассен. Он вообще неспособен сдерживать ярость — скверное качество для рыцаря.
— Да что такого, дядя! — вспылил Окассен, когда барон принялся ругать его. — Это холоп сам виноват. Он ударил меня, а я — рыцарь!
— Какой ты, к чёрту, рыцарь! — рассвирепел Суэз. — Рыцари не жгут дома своих подданных. Они их защищают в случае войны. Из-за твоего сумасбродства сгорела вся снасть, а старик ладил её едва ли не всю жизнь. У меня договор о поставках рыбы в монастырь Сен-Жерве. Что я им пошлю к посту, скажи, кретин малолетний?
Будь парни помоложе, Суэз выпорол бы всех троих. А сейчас оставалось только плюнуть со злости и сообщить, что ни один из виновников не получит стрел целый год. Пусть сами себе их мастерят!
Альом был зол, как бес.
— Вам-то хорошо, — возмущённо сказал он кузенам. — Вам шевалье де Витри купит стрел, а мне как быть?
Потом махнул рукой и предложил Бастьену:
— Пойдём к девчонкам, развеемся? Об охоте теперь нечего и мечтать.
Бастьен кивнул. Потом сказал:
— Не переживай, братец. В субботу будет ярмарка, я куплю тебе стрел. Пусть пока дядя немного остынет.
— А я съезжу домой, — сказал Окассен. — Расскажу, как меня здесь обижают.
В доме Витри было тихо. Мадам Бланка со служанкой красила шерсть на заднем дворе, а шевалье, как всегда, пропадал на охоте. Окассен рассказал матери историю с поджогом, и она, конечно, приняла его сторону.
— Может, Ролан намекал, чтобы мы возместили ему ущерб? Но ведь не ты затеял эту глупость, а его сынок. И ты прав, что не потерпел унижения от холопа!
Окассен спросил, есть ли в доме еда. Он страшно проголодался, дядя-то устроил им выволочку, даже не дав позавтракать.
— Иди на кухню, там Николетт пироги стряпает, — ответила мать.
Николетт выросла высокой, лишь немного уступала в росте Окассену. Грудь за последние пару лет поднялась так, что девушка даже стеснялась, талия была стройная, словно молодое деревце. Мадам Бланка старалась одевать Николетт по-господски. Всё-таки, девица красивая, уже на выданье. К ней сватался конюший графа де Брешан, хотя сговор ещё не
Перепачканная мукой, Николетт возилась у стола. Белокурые волосы змейками спадали ей на лоб, и она сердито отводила их рукой.
— Привет, — сказал Окассен.
— О, здравствуйте! — с улыбкой ответила она. — Вы один? А где мессир Бастьен?
С тех пор, как Окассен поступил в рыцарское обучение, Николетт звала его на «вы». Мадам Бланка сказала, что так будет приличнее, ведь они больше не дети, которые играют вместе, а молодой сеньор и воспитанница его родителей. Конечно, она не служанка, но и не ровня дворянскому сыну.
— Бастьен? — усмехнулся Окассен садясь верхом на лавку. — Каждый раз, как я прихожу домой, ты спрашиваешь о нём. Держу пари, ты влюбилась в него, Николетт!
— Глупости, — ответила она, и снова отвела волосы со лба, ещё больше испачкав его мукой.
— Не глупости, а правда, — ехидно возразил Окассен. — Будь осторожна с ним, Николетт! Я твой молочный брат, и дурного не посоветую. Бастьен — ужасный бабник. Такие девчонки, как ты, для него — дешёвые игрушки. Он перепортил уже половину графства.
— А мне кажется, он порядочный, — возразила Николетт.
Она смотрела только в миску с тестом. Лицо у неё стало обиженным и грустным.
— В нём сарацинская кровь, — возразил Окассен. — Все сарацины — страшные развратники, такова уж их природа. А сохнет он по Мелинде, дочке Люссона.
— Той, что хотят выдать за вас? — с деланным равнодушием спросила Николетт.
Окассен сплюнул на пол и растёр плевок сапогом.
— Видела? Вот так я отношусь к Мелинде. Я ни за что на ней не женюсь.
— Почему? — миролюбиво спросила Николетт. — По-моему, она вполне вам подходит. Красивая, хорошо воспитанная.
— Она — хорошо воспитанная? Да ты совсем сдурела, девка!
Окассен даже вскочил с лавки.
— Погляди, как она наряжается! Таскает за собой хвост, точно чертовка! И сиськи вывалены наружу, прямо предлагает себя всем подряд!
— Мне кажется, сейчас так модно, — возразила Николетт. — Не сама же она выдумала эту моду.
— Ну, ещё бы, модно! — злобно выкрикнул Окассен. — Все вы одним миром мазаны, шлюхи! И ты туда же! Вот что ты напихала себе за пазуху?
Он со всей силы схватил её сзади за грудь. Николетт взвизгнула.
— Вы что, с ума сошли? Больно!
Он со смехом отпустил её.
— Да, у тебя всё настоящее. Но ты же понимаешь, глупая, что дурно иметь такое тело?
— Чем же дурно? — сердито спросила она. — Другие считают, что это красиво!
Окассен с размаху влепил ей пощёчину. Николетт заплакала и, сев на лавку, закрыла лицо руками.
— Это тебе за «красиво», — сказал он, встав перед ней. — То, что грешно, не может быть красиво, ясно тебе?
— Мне ясно, что ты — злой дурак, — с отвращением произнесла Николетт.
Он повалил её на лавку с такой силой, с какой нападал на противников во время тренировок в рукопашном бое.
— Мерзкая тварь, блудня! Я знаю, что у тебя на уме одни пакости. Ну, если ты осмелилась на это...