Счастливчик

Mary Lekonz

– Достаточно дров на сегодня. Ваша прогулка закончена, гражданин арестованный.

Встреча усугубила тревожное настроение Павла. Он машинально отшучивался и балагурил с сослуживцами по охранному отряду, ловко вытаскивал из костра вкусно дымящуюся картошку, громко хрустел малосольными огурцами и всячески демонстрировал удовольствие от жизни. Но вечером, оказавшись в своей небольшой комнатке, с низким потолком, простой мебелью и светленькими обоями в цветочек, Павел ощутил озноб липкого страха от предчувствия страшной катастрофы, грозящей

державной семье скорой гибелью. Во время разговора великий князь понял обреченность государя. Федор Николаевич уже вынес себе приговор, морально был готов принести семью в жертву революции. Как самодержец по рождению, он имел на это право. Павел не собирался оспаривать решение государя, родственная никитинская кровь уважала и поддерживала действия дяди. Но не лично Павел, разум которого бунтовал против позиции «агнца на заклание». Он сам слишком ярко любил жизнь. Великий князь решил во чтобы то ни стало убедить государя отдать ему Веру, спасти старшую дочь державной семьи.

С Федором Николаевичем получилось свидеться лишь через два дня, к вечеру. Затевалась всеобщая баня, дрова быстро закончились. Красноармейцы начали переругиваться, пытаясь выяснить, чья очередь с бывшим государем.

– Это же не человек, а настоящий кровопивец! – жаловался один из работников подошедшему на спор коменданту.
– Двужильный какой-то и отдыху ему не надо! С ним пять минут поработаешь и силы вон!

Павел удачно попался на глаза Егорьевскому. Комендант улыбнулся.

– А вот товарищ Дмитриев и такой темп выдерживает. Работы бояться – счастья не видать.

– Товарищ Дмитриев - феномен из народа, - ввинтил диковинное слово один из любителей читать на досуге газеты. – У него сложение выносливое!

– Это ты меня так заковыристо дурачком назвал? – поинтересовался Павел, сдвигая брови и всем видом изображая праведный гнев.

Комендант ловко отвел Павла от начавшего объяснять непонятные слова охранника.

– Отправляйся, Павел Дмитриевич, на распиловку, очень уж ловко у тебя получается.

– Так с малых лет пилим. На деревне как без дров? Удивительно, как остальные не выдерживают?

– С бывшим самодержцем работать – много надо характера иметь, - заметил комендант, оглаживая пышные усы и прищуриваясь на молодого человека. – Сам-то не ощущаешь его прежнего величия?

– Никак нет, товарищ Егорьевский, - пожал плечами Павел. – Я на фронте много господ военных повидал, обвык к обращению. Арестант наш странный немного. Говорит мало и мудрено, на вопрос отвечает, а что ответил – непонятно, навроде сестрицы моей блаженной. Так та сызмальства дурочка, а государю бывшему умным быть положено.

Комендант внимательно посмотрел на Павла изжелта-карими глазами и кивнул.

– Пожалуй, в твоих словах есть доля правды. Но не думай, что раз он тихий, то и проблем нет. На подходе к городу белые отряды собираются, еле их атаки отбиваем. Ждем со дня на день наших бойцов с Поволжья. Наверное, придется скоро город отстаивать, а причина – вот здесь, в этом доме. Не будет от белогвардейцев покоя, пока сам бывший и его семья живы.

Вышедший

из здания государь выглядел удрученным. Молча кивнул Павлу, вежливо поздоровался с Егорьевским. Комендант важно надул щеки.

– Виделись уже сегодня, гражданин арестованный. Вот товарища вам выносливого в подручные подобрал. Выполняйте его команды, тогда у вас будет шанс получить дополнительное время для прогулки.

Федор Николаевич улыбнулся детской потерянной улыбкой, а Павел ощутил, как ярость на самодовольного простолюдина начала застилать глаза. Он оскалился, отгоняя дурное желание огреть коменданта чем-нибудь тяжелым, чтобы не забывался перед государем. Егорьевский принял гримасу «красноармейца» за одобрение и отошел к конвою, громко перераспределяя силы.

– Что, тяжела шпионская доля, Павлуша? – тихо поинтересовался государь, мгновенно поняв состояние родственника.

– Вот олух, - отозвался Павел о коменданте, понемногу приходя в прежнее состояние. – Нелегко вам приходится, дядя. Что-то в последнее время они совсем не церемонятся.

Государь уверенно сделал первое точное движение пилой.

– Ты и сам знаешь, что это означает. А расскажи-ка ты лучше, дорогой Ромео, о своем плане. У тебя ведь есть план?

Павел удивленно взглянул на Федора Николаевича. Государь незаметно усмехался в усы.

– Я хорошо тебя знаю, ты сначала все хорошенько обдумаешь и лишь потом предлагаешь готовое решение. Раз просишь отдать Веру, то значит, подготовится уже. Наверное, нечто изящное, в стиле «Маскарада»?

– Скорее, «Двенадцатой ночи», - поневоле принимая заданный дядей легкий тон светских салонов, отозвался Павел.

– Подмена? – ухватил суть государь.

– Угу.

Павел не торопясь и даже в ритм распиловке, рассказал о своей встрече в имении (без уточнения, в чьем) с удивительной садовницей, упуская детали, но сохраняя основной смысл.

Когда молодой человек, наконец, выдохся и сделал паузу в своем монологе, Государь вытер влажный лоб рукавом потертой гимнастерки.

– Отстраненно говоря, у режиссера этой пьесы весьма дурной вкус, - заметил он не без иронии. Павел согласно кивнул.

– О да, постановка так себе. Вы знаете, я не фаталист, но девочка встретилась слишком вовремя, и я не мог не включить ее в основной актерский состав. Она сирота и никому не нужна, но тем не менее, была бережно выращена, словно дикая роза среди прекрасных сортовых. И при правильной подаче, следуя тому же сравнению, ее можно выдать за культурное растение.

Государь покачал головой.

– Все это неправильно. И с точки зрения морали общей, и личной.

– Ее разум не понимает ответственности и приличий, - наблюдая, как из-под острых зубьев сыпались светлые опилки, выговорил Павел. – Варя слушается своих господ и по-детски почитает Бога. А обожает вас, государь. Государыню. Великих княжон и цесаревича. Я не знаю, кто привил ей эти чувства, но она искренне молится за вас и по-настоящему интересуется только вашей жизнью, словно близкими родственниками.