Селена
Шрифт:
И обиделась.
– Вам их подарили, или вы украли. Это не ваши работы.
Пожилой мужик с седыми волосами. Он прям так, на глаз определял кто есть кто - кто вор, кто просто, по дружбе несет работы своих друзей.
Короче - до сих пор все это больно вспоминать. Отшили меня с пол-оборота. И причину придумали какую-то несусветную, недоказуемую и нереальную.
Я же не в суд пришла. Не нужно меня обвинять. А если они не верят, - тогда зачем устраивать такой конкурс, на который можно принести работы друзей? А если все равно, кто и чьи
Все это так и осталось загадкой, таинственной загадкой, неразрешимой и непонятной. Под названием - правила приема в строгановку.
Да плевать, я подумала - они мне тоже не нравятся.
В конце концов, что можно понимать в искусстве? Если даже объяснить это невозможно. Если нельзя объяснить так, чтобы было понятно, значит и понимать тут нечего, либо это придет потом, с практикой.
Меры отсеивания абитуриентов, - все это было лишь мелькнувшими мимо картинками, ничуть не касавшимися меня, не задевавшими меня, - лишь стороной реальности, для меня не реальной, которая могла существовать там, далеко, помимо меня и без меня. Я не обиралась ни жить в этом мире, ни принимать его законов, ни правил игры. Вообще, все мне показалось немного диким, и я с радостью отошла подальше от всего этого, с легкостью наплевав на все.
Я не стала ничего предпринимать, устроившись работать в школу рядом с домом лаборантом, я носила фильмы детям и рисовала газету к празднику.
Я спокойно существовала. Мир остался там, далеко.
Единственное, что изменилось в моей голове - я уже не делала себе блестящих прогнозов на будущее, а думала, как бы мне прожить эту жизнь как все, стоит ли все-таки податься на курсы бухгалтеров. И хватит уже мучиться. Я обычный человек. Ничего выдающегося во мне нет, и пора бы приобрести хоть какую-то специальность - ну хотя бы бухгалтер.
Когда моя мать, весной, показала мне рекламу подготовительных курсов на гуманитарные факультеты мгу - я с радостью согласилась. Всего-то месячные курсы. История. Да, это была одна история. Которую как раз я вообще не знала.
Ездить нужно было в центр, в здание журфака мгу. Сюда приезжали преподаватели с исторического факультета. Читалось все в теме, сжато, емко, коротко и очень эмоционально. Вообще, я была в восторге. От преподов, от публики. Ребята окружали в конце и перерывах лектора и задавали вопросы, задавали вопросы, задавали вопросы. Это захватывало. Было интересно. Особенно доставали мужика, как сейчас помню - в голубой майке. Читал он советский период. Начало войны. Сталин. То, что тогда еще волновало, где казалось, остались какие-то тайны. Хотя золото партии еще никто тогда не искал.
Его окружали ребята, и смех разносился по всей аудитории. Наконец, он говорил - мне нужно покурить - и убегал от всех и всех вопросов и своих ответов.
Я строчила эти лекции как ненормальная.
Главное впечатление - здорово. Это было что-то новое. Живая жизнь, с интересом, с возможностью что-то узнать и проанализировать. ХОТЕЛОСЬ
Мне так захотелось, чтобы все это не прекращалось. Так понравилась эта жизнь. До чертиков. Так бы интересно. Хотелось попавлинничать, почистить и распушить перышки, покрасоваться и внешне, и острым словцом.
Но в мгу, -я четко это уже понимала - мне не поступить. Историю я в общем-то не знала. Даже пробежавшись по вехам и прозаписовав все, что они тогда говорили, - я не знала ни одного съезда, я не знала всей этой тягомотной истории советского периода.
Наученная горьким опытом поступления в строгановку, я уже не рыпалась в переоценках своих способностей. И не стала задирать свои планки.
Педагогический. Пусть будет простой педагогический. Тем более, он даже не так далеко, на фрунзенской. Можно будет, при желании, ездить на лекции в универ.
Я подала документы туда. И поступила, тоже не без курьезов.
Билет мне попался как раз начало ВОВ. Я шпарила прямо по записки с лекций, они еще звучали в моем мозгу. Оказалось, что читал нам антисталинист, а принимала экзамен - сталинистка.
Ну все обошлось. Она была не одна, и мне поставили нечто среднее - 4.
Рутина педагогического заела сразу же. Скучность и нудность лекций била контрастом.
Даже мой профессор, что потом стал любовником - да что там, - он был самым скучным.
Короче, действительность оказалась хмурой и серой.
Может быть, это опять был удар для компенсации? Слишком много возомнила о себе? И доклады разгромила, и профессора соблазнила, и тему себе сама нашла, не следуя заданности научного руководителя.
Славянофилы. Утонула я тогда в них глубоко и надолго.
Я помню вечер. Мы с моим профессором сидим в ресторане. Немного коньяка - для храбрости. Ужин. Потом идем в редакцию. "Наш современник".
Он был тогда членом редакции.
"Наш современник". А что, тогда это был солидный журнал. Занимаясь славянофилами, я написала несколько внутренних рецензий для учителя. В том числе на "Были и небыли" - Васильева. О генерале Скобелеве.
Я читала так внимательно, что даже нашла несоответствие в диалоге. Несколько страниц текста.
Он мне показывает квиточек от гонорара за внутреннюю рецензию. Мою.
– А ты мне половину отдашь?
– наивность моя была просто поразительна. Боюсь, и сейчас я все еще такая же.
– Я могу и весь отдать.
Он сказал это и положил деньги во внутренний карман пиджака.
Может быть, результатом этой фразы и было то, что он повел меня в редакцию. А может, просто хотел похвастаться молоденькой любовницей. Не знаю. Но разговор шел о рецензии на Васильева. Огромный кирпич уже осиленный мной... нужно было сделать новую интерпретацию рецензии. Мой вариант лежал на столе зам главного редактора - Васильева - маленького, худенького мужичонки. Он сам занимался Платоновым и писал на него критические статьи и монографии.