Семья
Шрифт:
Он шел в ту сторону, где жил Наоки. И у моста носом к носу столкнулся с женой.
— Папочка! — обрадовалась о-Юки. Санкити вздохнул с облегчением.
— Я очень беспокоился. Разве можно так задерживаться!
О-Юки шла рядом с мужем. Не часто они оставались вдвоем. Не торопясь, задумчиво брели они по темным улицам Токио.
— Папочка часто спрашивает меня, зачем я согласилась выйти за него замуж.
— Какие глупые мысли лезут ему в голову!
Вошел Цутому. Он пришел попрощаться: он съездил в Осака, закончил все дела в Токио,
— Папочка, к нам пришел Ямана проститься. Спустись вниз ненадолго, — позвала Санкити мать Нагура.
Любовь о-Юки и Цутому... С тех пор как Санкити, узнав об их взаимном чувстве, простил свою жену, прошло много лет. Познакомившись с Цутому и узнав его поближе, он почувствовал расположение к молодому человеку, охотно слушал из его уст всевозможные истории — Цутому много ездил, много видел и умел хорошо рассказывать. Те далекие отношения Цутому и о-Юки казались уже Санкити старинным, полузабытым преданием. И вот внезапно душевная боль, которая уже много лет не давала о себе знать, вспыхнула с новой силой. Пока они были с Цутому вдвоем, он спокойно разговаривал с ним, но стоило только войти о-Юки, как Санкити сразу поскучнел и не мог заставить себя даже улыбнуться.
— Вы, верно, очень много работаете, Коидзуми-сан? — спросил Цутому, увидев побледневшее лицо Санкити.
— День и ночь не выходит из-за стола, — тут же ответила за зятя мать Нагура. — Ладно уж, иди к себе, папочка, занимайся своим делом, не обращай на нас внимания.
Она заварила свежий чай, угостила приемного сына. Отнесла чай и Санкити; который, как известно, был до чая большой охотник.
Цутому попрощался со всеми и ушел. Немного погодя ушел куда-то и Санкити. Он скоро вернулся с подарками для сына Цутому.
— Это мне, да? — потянул отца за подол кимоно Танэо.
— Нет, нет, не тебе, это для мальчика дяди Цутому, — сказал Санкити сыну и прибавил, обращаясь к жене: — Отнеси, пожалуйста, подарки Цутому в гостиницу.
— Можно было бы и без подарков обойтись, — заметила мать о-Юки.
После ужина Санкити поднялся к себе в кабинет. «Дурак! Какой же я дурак! — ругал он сам себя. Ну не стыдно ли так мучиться!» Он пытался доводами рассудка успокоить себя. Но это ему не удавалось. Он невольно воображал, как о-Юки входит в комнату Цутому, что она ему говорит и что он ей отвечает.
«И в чем, собственно, дело? Неужели я...» — Санкити невидящими глазами обвел комнату. «Испытывал ли ты когда-нибудь ревность? » — вдруг вспомнилась ему строчка из книги какого-то француза. Он закрыл глаза. Мужчина ревнует — и это происходит с ним, Санкити! Какой стыд! Сколько раз он говорил себе, что простил о-Юки. А в действительности выходит — ничего он не простил ни о-Юки, ни Цутому.
Дети уже спали. О-Юки, по-видимому, уже одетая, подошла к лестнице и громко сказала:
— Так я пошла, папочка.
Он пристально смотрел, как жена отворяла дверь, как торопливо выходила она на улицу. Долго прислушивался
Санкити чувствовал, что весь дрожит, ожидая возвращения жены. Видимо, в такие минуты и приходит человеку мысль о разводе. Думал, думал Санкити и вот что придумал: жизнь аскета, конечно, тосклива и холодна, — но другого способа избавиться от мук ревности он не видел. А ведь он должен работать, чтобы кормить жену и детей. Хорошо, он превратит свой дом в монастырь. Это единственный выход.
О-Юки вернулась очень скоро и сказала, что не застала Цутому.
На другой день муж и жена получили от Цутому открытку. Он благодарил за подарки сыну, просил извинения, что не был в гостинице, когда приходила о-Юки, и передавал поклон матери.
Наступил конец октября. Санкити простудился и слег. Матушка Нагура все еще жила в доме дочери. О-Юки ухаживала за мужем, стряпала ему, готовила лекарства. Санкити лежал у себя на втором этаже. Иногда к нему приходили дети, они дергали о-Юки за подол, за руки, тянули вниз.
— Где это вы так простудились, дядюшка? — поднявшись к Санкити, еще с порога спросил Сёта.
Санкити уже поправлялся. Он полулежал, откинувшись на подушку.
— Ты извини, я еще не встаю. — И, прежде чем Сёта открыл рот для ответа, прибавил: — Ну как на Кабуто-тё? Наладилось дело с новой конторой Хирота, или как там его зовут?..
Сёта кисло улыбнулся.
— Как вам сказать? Штору с фирменным ярлыком повесили, но служащие все разбежались. Мы теперь перебрались в крохотную конурку. После краха Сиосэ все пошло кувырком.
— Но ты все еще служишь там?
— Последнее время почти нечего делать. Я попытался было провернуть для фирмы одно дело. Решил показать им, как надо действовать. Девять раз гонял рикшу к одному клиенту. И все под проливным дождем. Я решил — или спасу фирму, или пусть все идет прахом. Но тот клиент так и не вышел ко мне. А в конторе стали говорить, что, дескать, Хасимото слишком рискует. Вот цыплячьи души! Что можно с такими сделать. Вижу, надо искать что-то новое...
Глаза у Сёта блестели. Но в глубине их Санкити заметил усталость. Сёта пошарил в рукаве и вынул кокон, в котором гремел кусочек свинца.
— От нечего делать, — объяснил Сёта, — вот, сделал игрушку.
Он вспомнил знаменитого эдоского купца, который придумывал детские игрушки, и прибавил, что теперь редко встречаются люди с тонким вкусом.
Лучи солнца, скользя по коньку соседней крыши, падали в комнату. Облокотившись на подушку, Санкити смотрел, как Сёта катает перед ним гремящий кокон с кусочком свинца внутри.
Санкити решил было завести у себя в доме монастырские порядки, но о-Юки отказалась быть монахиней. Санкити уже выздоровел, но душа у него была в смятении. Хлебнув в юности много горя, он был чуток на всякое проявление внимания к себе и теперь был благодарен о-Юки за то, что она так заботливо и любовно ухаживала за ним, когда он болел. Но временами он вдруг чувствовал себя униженным.