Серебряная подкова
Шрифт:
– Хорошо, Колюшка, - решила наконец.
– Только больше никому не рассказывай, будто ничего и не было.
А сейчас отдыхай, оставайся дома. Я пойду в гимназию, попрощаюсь там с Алешенькой и Сашей... Поговорю еще с директором. И сегодня же уедем в родной Макарьев. С жарковским приказчиком я уже договорилась.
* * *
Небольшой городок Макарьев, куда в отчий дом возвратились Прасковья Александровна и Коля, находился у левого притока Волги - Керженца. В то время весь путь свой эта быстрая извилистая речка бежала дремучими лесами.
На берегах ее лоси, медведи, куницы, волки водились в изобилии. Тут же спасались и непокорные, свободолюбивые люди от произвола помещиков, царских чиновников, а чаще всего - сохраняя свое "древнее благочестие" от гонителей светских и церковных.
Скиты на Керженце множились в удалении от. церковной и гражданской власти. Еще в 1435 году Нижегородский Печерский монастырь основал здесь, на волжской пойме, свою обитель. Инок Макарий должен был переманить, вернуть в лоно православной церкви спасавшихся в глухомани непокорных. Успешно ли действовал Макарий - неизвестно, так как уже в 1439 году золотоордынский хан Улуг-Мухаммед обитель эту разорил. Самого Макария с его монахами увели в Казань и вскоре отпустили, взявши клятву - не восстанавливать обитель у границы Казанских владений.
Однако через два столетия в 1624 году клятва Макария забылась, и тетюшский инок Авраамий с братией снова построил обитель на том же месте. В древней Руси чтимые монастыри всегда были центром, куда стягивался народ.
Случилось так и с обителью Авраамия: к северо-западу от нее, в полутора верстах возникло селение Крестцы. У стен тогда новой, но по старой памяти называемой "макарьевской" обители река запестрела торговыми судами. Одни приплывали по Волге сверху, из русских земель, другие снизу, от устья. В середине июля тут обменивались грузами, затем возвращались каждый в свою сторону.
Москва к этому отнеслась доброжелательно: перенести центр волжской торговли с Арского поля у татарской столицы в русские земли - чего уж лучше. И вот в 1641 году издается указ: ярмарка у Макарьевского монастыря утверждается.
И у правительственных чинов забота с плеч, и монастырь доволен. Еще бы! Все денежные сборы с ярмарки:
таможный, привальный, отвальный, похомутный а также "на свечи и ладан, и церковное строение, и братии на пропитание" - полностью шли на монастырь, хотя государство иногда и накладывало руку на его доходы. Монастырь быстро вырос и превратился в крупнейшее феодальное поместье, с тремя тысячами "крепостных душ". Он вел большое хозяйство и куплю-продажу, сдавал в аренду склады погреба, торговые помещения; держал для их постоянной охраны караул из большого числа иноков. Забота о "спасении душ" самих монахов и окружающего населения все меньше и меньше беспокоила монастырскую верхушку Огромен был монастырь, окруженный высокою каменною стеною и похожий больше на замок или крепость- по четырем углам его круглые башни, между ними на середине стен - квадратные, с воротами. С южной стороны обращенной к Волге, главный вход - Святые ворота Толстые стены монастыря имели амбразуры нижнего боя а также бойницы для стрельбы сверху. Но все они оказались ненужными - во время разинского восстания в октябре 1670 года монастырь был захвачен без боя отрядом атамана Максима Осипова, которому защитники сами открыли неприступные ворота крепости.
Слава макарьевской ярмарки росла и скоро вышла далеко за пределы волжского края. На великое, невиданное в других местах России торжище съезжалось множество купцов из Китая, Индии, Персии, среднеазиатских и европейских стран. Каких только товаров тут не яродавали!
От персидских ковров и китайского фарфора до карет английских - все можно было купить на этой ярмарке.
Город, выросший из монастырского села Крестцы разбогател, расширился и выглядел сказочным. Правда, прошлой осенью, когда Коля приехал сюда из Нижнего, Макарьев показался ему невзрачным городишком: немощеная грязная площадь с единственной церковью Казанской богоматери, покосившиеся темные заборы, незатейливые деревянные домики, тротуары, выложенные досками, по которым надо ходить с оглядкой, а на улицах мусор и ни души, точно жители не то спят, не то куда разъехались Хуже того зимой - глушь страшенная. Но весной как только Волга и Керженец разлились, город будто сбросил прежнюю дремоту. Первым, как медведь после зимней
Накануне ярмарки по Волге сверху и снизу потянулись к Макарьеву вереницы груженых судов. Как лебединые стаи белели паруса быстроходных расшив. Тяжело налегая грудью на лямки, медленно двигались бурлаки, волочившие тяжелые дощанки, тихвинки с разукрашенными кормами, кладушки, барки, соминки, гуеяны с причудливыми украшениями коротких мачт и прочие "посудины". Черепашьим шагом ползли неуклюжие коноводные баржи. Двигаясь, они шумели внутри шестернями, оглашали Волгу неумолкаемой перебранкой рабочих, которые вываживали со дна заброшенные якоря или на лодках-завознях торопились подальше закинуть новые. Шум, скрип, конский топот, ругань, звон якорных цепей и стоны бурлаков неумолкающим гомоном стояли над Волгой. Суда с каждым днем все гуще обступали противоположный отвесный берег, откуда выгруженные товары доставлялись на ярмарку плоскодонными паромами. Густой лее высоких мачт все больше и больше закрывал белые стены монастыря, встречавшего с утра гостей бархатным звоном колоколов.
Ярмарка уже давала знать о себе огромным столбом пыли, поднявшимся над нею. Бесчисленная толпа людей, тысячи лошадей, экипажей и телег на много верст покрывали недавно пустующее поле. Суета вокруг, давка, звон колоколов и грохот колес, многоязычный говор и хлопанье по рукам - все это сливалось в единый гул, от которого кружилась голова.
В самом городе была такая же сутолока. Все мало-мальски пригодные помещения домовладельцы Макарьева сдавали приезжающим для жплья, а сами занимались стряпней дешевых обедов, которые тут же разносили по лавкам торговцев или продавали прямо на улицах
Так шумела бойкой торговлей и безудержным весельем ярмарка в течение двух месяцев. Но вот приходил ей конец, и жизнь замирала. Исчезали причудливые строения, многотысячные толпы людей, отплывали суда - и снова пусто было на песчаной равнине, окутанной мраком ненастной осенней ночи.
Багровое зимнее солнце опускалось к Волге за дальней окраиной Макарьева.
Засунув руки в боковые карманы дубленки, подаренной дедом, Коля стоял на покатой крыше сенного сарая и неотрывно глядел на гладкую, как разостланная скатерть широкую подмонастырскую равнину, вспоминая чудо-ярмарку.
Белые поля и бледно-синеватое раздолье Волги просматривались до высот противоположного берега Кругом - снег, а в середине пустыни - десяток уцелевших строений и застрявших у берега в замерзшей воде барок Чуть ле вее - на снежной глади вырисовывались величественные здания монастыря. Постройки его казались рожденными самой землей, на которой они стоят. Кубы церквей и соборов, цилиндры башен, пирамиды шатров и колоколен ка залось, вырастали так же легко, естественно, как многовековые могучие дубы соседнего леса.
Мальчик на крыше, не чувствуя холода, любовался дивным искусством неизвестных зодчих, в котором природа и произведения человеческих рук сливались так чудесно в единое целое. Он поежился и невольно повернулся спиной к ветру. Его взору открылись теперь заваленные снегом проулки. Многие окна домов и лачужек в лучах заходящего солнца полыхали огнем.
Всю неделю с того дня, как вернулись они в Макарьев, Коля провел дома. У деда было свое небольшое хозяйство: сараи, погреба, скотный двор, огород и птичник За яблоньками у липовой рощи приютилась пасека на дюжину колод. Здесь и поселился дед после разорения когда большой старый дом был продан с молотка за полцены.