Серебряная подкова

Тарджеманов Джавад

Он ожидал, что все учителя будут похожи на дядю Сережу. Тот никогда не кричал и не топал ногами. Однажды, когда Коля поздно вечером сидел в его кабинете и донимал дядю вопросами: откуда берутся туманы, отчего падает снег и почему бывает холодно, - в дверь постучали.

– Войдите, - сказал Сергей Степанович.

Мать вошла и всплеснула руками.

– Так и есть! Опять, Коля, ты дядю Сережу мучаешь вопросами?

– Это ничего, Параша, - успокоил ее Сергей Степанович.
– Коля у нас молодец. Глаз у него "не спящий",

все видит и всему объяснения ищет. Он доберется до самых начальных истин. Это похвально...

Коля утешал себя воспоминаниями до тех пор, пока не загремел, отодвигаясь, дверной засов и чья-то рука не дотронулась до его плеча.

– Дело-то какое вышло, - досадливо говорил сторож стоявшему за ним надзирателю.

Но тот оборвал его:

– Не тебе рассуждать об этом... Лобачевский, вставайте, напрасно вы не сказали, что стекло разбил Княжевич. Можете вернуться в класс.

Сторож, отступив, наблюдал, как надзиратель тряс Колю за плечо.

– Бесчувственность, удивления достойная, - презрительно бормотал он при этом.

Коля поднялся.

– Вы слышали, что вам сказано?
– повысив голос, повторил надзиратель. Можете в класс вернуться. Единственно по своей вине в таком непривлекательном помещении оказались.

– По какой вине?
– спросил Коля.

– Не рассуждать... Ради своего упорства...

Ничего не поняв, Коля повернулся и молча вышел в коридор.

– Сначала в умывальную. В должном виде в класс являйтесь, - бормотал ему вслед надзиратель.

Коля шел как во сне. В голове шумело, ноги были вялыми. Он еще не знал, что возмущенные ученики заставили Княжевича пойти к инспектору с повинной.

Не хотелось бы Яковкину освобождать Лобачевского, но вот пришлось, ничего не поделаешь. Зато уж сорвал потом злобу на других. Бегая по кабинету, он визгливо кричал на перепуганного сторожа-инвалида, вытянувшегося перед ним в струнку:

– Дурак! Дубина! Зачем было меня беспокоить? Не мог известить надзирателя? Найди его, дубина, и чтобы сей момент освободить из карцера этого предерзкого мальчишку! Живо!

Коля вернулся в класс на перемене. Ученики тут же окружили его, но звонок разогнал всех по местам.

Начался урок немецкого языка. Учитель Ахматов, гладко выбритый, щегольски одетый, вошел в класс и, выждав, когда утихнет шум, поздоровался, четко выговаривая каждое немецкое слово.

Как и все, Коля раскрыл учебник. Но после перенесенных потрясений хорошо знакомые по домашним занятиям буквы готического алфавита заплясали перед глазами строчки стали расплываться. Непонятно, куда исчез класс учитель. В сумеречном состоянии он почувствовал себя не в классе, а дома, уютно устроившимся в мягком кресле.

Слова учителя будто были знакомы, но их значения не понимал он и бессмысленно смотрел в книгу, все ниже опуская голову...

– Лобачевский, вы, кажется, веселый сон видите? А как насчет немецкого?
– послышался голос Ахматова Коля

вздрогнул так, что учебник упал на пол.

– Я, нет, я...
– растерянно пробормотал он, поднимая книгу.

Но учитель, знавший историю с разбитым стеклом, не стал отчитывать ученика. Тот и без того был наказан.

Как потом ни старался Коля внимательно следить за каждым словом учителя, смысла их не мог уловить и елееле дождался конца урока.

Попрощавшись по-немецки, учитель вышел из класса.

Наконец-то наступил свободный час - для отдыха и свиданий с родителями. Все ученики хлынули к дверям приемной комнаты.

В большом темноватом зале кое-где сидели у стен и стояли взрослые, не снимавшие верхней одежды. Посередине прогуливался надзиратель, следя за порядком. Посетители говорили сдержанно, вполголоса. Если же иногда и прорывался чей-нибудь начальственный бас, то надзиратель только почтительно косился в его сторону. Такую вольность мог позволить себе кто-нибудь из очень влиятельных родителей.

Одинокий, точно забытый всеми, Коля рассеянно смотрел по сторонам. Саши с Алешей в посетительской не было - их классу отводился другой, особый час. Так что и ждать ему некого: мать не совсем здорова, уже известила сыновей, что сегодня прийти не сможет.

Он подошел к подоконнику и выглянул в окно, выходившее на гимназический двор, занесенный снегом и разделенный посередине забором с калиткой. У калитки - небольшая будка, в ней дежурит солдат-инвалид. Гимназистам разрешается гулять в свободное время только на передней - чистой половине двора. Задняя занята службами: конюшня, баня, дальше - пруд и овраг. Место запретное и потому привлекательное. Но сторож в будке - строгий караульщик. Ведь по тому оврагу легко выбраться и в город, за территорию двора.

На передней половине пусто, неприветливо, растет лишь несколько голых деревьев и кустов у забора. Так же пусто и холодно сейчас в сердце мальчика. Все присутствующие в зале заняты разговорами, а до него никому и дела нет. Сумерки вползали в окна огромной залы. Тоска сжимала горло. Но слез не было... Восторженные мечты о гимназии... Как не похожи они оказались на то, что пришлось увидеть. Все тут чужое, постылое...

– Убегу!
– забывшись, проговорил Коля. И тут же, вздрогнув, огляделся. Нет, кажется, никто не услышал.

"Сегодня же, ночью", - решил он, едва шевельнув губами. И сам удивился, как быстро сложился в голове план побега.

Шкаф с верхней одеждой замыкается, но ключ - Коля это видел - всегда лежит в тумбочке дежурного надзирателя. Ночью, когда тот заснет, возьмет он ключ, достанет из шкафа пальто. Но дверь на улицу-то заперта. Как же выйти? Случайно слышал он, как повар жаловался инвалиду: "Не жизнь, а маета. С вечера еще подремать не успеешь, а водовоз уже в дверь стучится, раньше солнышка является. Пока на кухне кадки наливает, а ты печку топить собирайся..."