Серебряная тоска

Юдовский Михаил Борисович

"Золото, мой Руслан. Уходя, всегда оставляет сигареты".

Меня вдруг захлестнула волна любви. Да если бы Русланчик узнал, что я сегодня собрался разгружать вагоны, он бы меня убил. Нет, такие вещи нужно делать тайно от него.

"Если вы, Матушинский, сподвигнетесь на то, чтобы для него что-то сделать...

Вагоны, например, разгрузить..."

Я кинулся к компьютеру, вошёл в "Word" и открыл новый файл. Слова, как всегда, сами выпрыгивали из-под пальцев:

"Ночь в ноябре Полпервого И тьма Шершавыми ладонями пантеры Пытается погладить

по лицу Того полусошедшего с ума Что эта и другие полумеры К печальному ведут полуконцу То есть меня Точнее то есть нас Мы желтоватым полусветом лампы Мрак превращаем в шаткий полумрак А ночь течёт по капле Третий час Вокруг полувампиры-полувампы Реально ощутим один коньяк Чернеющий за зеленью стекла Он предстаёт внезапно золотистым Когда струёю падает в стакан Струя блестит под лампой как игла Рука трясётся шейком Или твистом Того гляди пойдёт плясать канкан В отличие от ног Те гладят пол Слегка касаясь ступнями Их голость Подчёркивает вновь как не нужна Одежда тем кто от рожденья гол Коньяк ласкает ротовую полость На блюдечке лимон и тишина И до чего же странно пить когда Совсем иное ночь в нас пробуждает Лукаво изогнув хмельную бровь И чуть краснея но не от стыда Всё в той же полутьме нас поджидает До сей поры запретная любовь".

Я поставил точку и закурил новую сигарету. Ненавижу знаки препинания в середине стиха. Ненавижу и никогда не ставлю.

"А вагоны разгружать всё рвно пойдёшь, эстет в маминой кофте Во-первых, это не мамина кофта, а финский свитер.
– Подаренный мамой.
– А чё я ей не сын, что ли?

– Может, и сын, но плохой.
– А кто ты такой, чтоб судить?
– Ты".

Я хмыкнул. Для разнообразия только шизофрении не хватало. Нет, от этого нас спасёт лишь немного физической работы. Если не уголь разгружать, так хоть в квартире прибраться. Я подошёл к телефону и набрал номер железнодорожной станции.

– Ивахненко слушает, - раздался в трубке жизнерадостный голос.

– Послушайте, Ивахненко, у вас есть пара вагонов с углём, чтоб их разгрузить?

– А хто спрашивает?

– Ах да, извините. Матушинский у аппарата. Да я уж у вас пару раз работал.

– Ну, колы работал так знаешь - по чэрвонцю на рыло за вагон. Два вагона е.

Трэба буты в дэвъять вечера.

– Ну, кому трэба, тот нэхай и будэ, - неожиданно резко сказал я и бросил трубку.

Что ж я за дурак?! Вот же ж, была передо мной прекрасная возможность подработать. Уголь разгружать - это тебе не стеклотару, где за каждую разбившуюся бутылку с тебя вычитают. Не-еет, уголёк - это гораздо проще.

Открываешь себе боковой люк и вываливаешь всё это лопатой на землю. А дальше - не твоя забота... А пошли они на хер с этим угольком! Ну почему, почему я должен ворочать какой-то сраный уголёк, когда я вдруг могу написать стих, который стоит, может, всего угля на свете? Какая серебряная, всё же, тоска... Почему это, в самом деле, серебряная? С чего это мне в последнее время приходит на ум серебро? И что ж это я за человек такой? Не могу того, что хочу, и не хочу того, что могу. А такой вот обыкновенный человек. А чего я хочу-то? Ну, любить и быть любимым. Русланом и только Руслана. Выходит, не такая уж я и поганка -

не одному себе счастья желаю. А, может, и поганка. Потому что себе - через другого. А другому - через себя. Вот и получается - эгоист, но за двоих. Интересно, как это называется?

– Любовь, - сказал я вслух и заплакал.

Стоять на ногах не было сил. Я упал в кресло и дальше плакал там. Затем, плача в кресле, заснул. Затем проснулся и, думая, что уже пришёл в себя, опять вдруг заплакал. Причём так горько, как никогда не плакал до того.

Я даже не услышал, как в прихожей клацнула дверь, просто увидел, что Русланчик стоит передо мной и встревоженно гладит мне лоб.

– Ну ты чего, ты чего, дурашка?
– повторял он снова и снова.

– Мне нас жалко, - захлёбываясь рыданиями говорил я.

– Дурашка. Нас не жалеть, нам завидовать нужно.

– Правда?

– Известия! Знаешь почему?

– Почему?

– А смотри, что у нас есть!

Руслан полез во внутренний карман и извлёк оттуда на свет Божий бутылку заграничного ликёра "Амаретто".

– На какие шиши?
– спросил я, вытерев нос.

– Да вот, зарплату сегодня на работе выдавали.

– В бутылках?

– Не, бутылку я потом решил взять. А чё б, думаю, и нет? Игорёк там один сидит, скучает...

Я покраснел до корней волос.

– И сколько ж это удовольствие стоит?

– Да два червонца.

Тут мне стало плохо, как никогда в жизни. Как раз столько, сколько бы я заработал сегодня на разгрузке.

– А я сегодня на вечер работу нашёл, - ляпнул вдруг я.
– На Саратове-товарном, уголь разгружать.

– Ты с ума сшёл!

– Ничего и не сошёл. Вполне нормальная работа. Тем более, я уже там...

– А больше не смей, пожалуйста!

– А почему бы и нет?

– Ига... Игорёшка.
– Русланчик положил мне руку на плечо.
– Ты уже нашёл себя в этой жизни. Как, может быть, никто.
– По его голосу было слышно, что он сам вот-вот расплачется.
– Не надо этого угля. Не надо стеклотары. Не надо ничего.

Будь собою. Будь со мною. Твори... короче говоря.

Я обнял его и прижал к себе.

– Татарчонок... Глупый татарчонок...

Когда мы отлипли друг от друга, Руслан, взъерошив напоследок мои волосы, предложил заварить кофе и выпить его с "Амаретто". Я не отказался.

Капли ликёра мы слизывали друг у друга с губ. После второй рюмки, слизанной с губ Руслана, я подумал, что я свинья.

"Придумай какой-нибудь повод и иди на станцию разгружать вагоны".

– Я хочу, чтоб ты всегда здесь, со мной, - выдохнул Русланчик.
– Ну, скажи, что будешь.

"Ну, соври хотя бы, что за сигаретами сбегаешь".

– Конечно, буду. Солнышко. Только за сигаретами сбегаю.

– Так есть же ещё полпачки.

– Да надолго ли их хватит.

– Давай я сам сбегаю.

– Нет. Я сегодня из квартиры ещё не выходил. Уж позволь.

Руслан глянул на меня с подозрением.

– Куда намылился?

– Говорю ж тебе - за сигаретами.

– Хорошо, - сказал Руслан, продолжая смотреть мне в глаза.
– Но имей в виду - я тебя жду.