Серебряные крылья

Кузнецов В. А.

то получше.

Пока полк пополнялся самолетами и личным составом, Рыбалке, Вернигоре, Артемьеву и мне

командир полка разрешил недельный отпуск.

Снова Москва. Иду один по своей любимой улице, и меня, как всегда, охватывает смешанное

чувство грусти и радости. Потому что здесь, на этих перекрестках-переулочках, прошло мое детство и

детство моих друзей. А теперь многих из них нет, и каждый камешек тротуара, каждый уголок дома

напоминает о них.

Я иду

туда, где мы с ребятами сажали липы. Ухаживали, поливали и не давали их никому в обиду.

Их осталось только три. Та, что посадил Витя Александров, — погибла... Он погиб, и липа почему-то

засохла...

А моя и Женьки Габеца целы и растут; может быть, простоят долго и увидят конец ненавистной

войны.

Волоколамск

В восьми километрах от Волоколамска рядом с деревней Алферьево на небольшую полевую

площадку произвели посадку летчики нашего 122-го авиационного полка.

После убытия основного состава дивизии под Сталинград в полку произошли большие перемены.

Командиром полка стал подполковник Черепанов Георгий Иванович, командирами эскадрилий —

Вараксин, Цагойко, Гугнин. Мой командир — Цагойко, но большее впечатление производил Вараксин.

Два ордена, блестевшие на тонкой шерстяной гимнастерке, говорили о смелости и славном боевом пути

летчика.

Ранним осенним утром летчиков вызвали на КП штурмового полка. Командный пункт — обычная

изба. Длинный дощатый стол. На нем коптящие лампы, которые с трудом освещают лица пилотов и

карты, развешанные на стене. Ближе к столу командира дивизии сидят штурмовики, дальше истребители,

а некоторые летчики за неимением места примостились даже за печуркой.

Небольшого роста, чем-то напоминающий ушедшего от нас Николаева, новый командир дивизии

полковник Толстиков спокойным, ровным, но твердым голосом отдавал приказ на боевой вылет. Вылет

предстоял серьезный, и Толстиков решил организовать его сам.

— Первыми взлетают штурмовики. Истребители пристраиваются над аэродромом. Ил-2 идут

бреющим, истребители — на четыреста — шестьсот метров выше. Задача: уничтожить самолеты на

аэродроме совхоз «Новое Дугино» с одного захода. Главное — внезапность. Она обеспечивается ранним

вылетом и подходом к аэродрому с запада по лощинам, поймам рек...

Комдив не спеша, толково и умно отвечает на вопросы штурмовиков. Потом все внимательно

слушают, как уточняет маршрут полета ведущий восьмерки — командир эскадрильи Карякин. Старший

лейтенант по карте подробно показывает, где пролетит группа, как она построит заход на цель и

осуществит сбор после атаки. Вася Карякин, кажется, знает каждую складку местности, каждую речку,

ручеек и горку.

На

первом ряду у стола сидят двое раненных в голову. Белые повязки в темноте, мерцающие огни

коптилок. Вся обстановка чем-то напоминает избу, в которой проходил военный совет Кутузова в Филях.

Даже печка, стол и скамьи очень схожи.

— Светличный, пойдешь замыкающим, — продолжает тем временем Василий Карякин.

Гриша Светличный — худенький высокий парень, но у него уже три ордена. Летает замыкающим.

И по-нашему мнению, чудом спасается, ведь «мессеры» бьют крайних.

Мы смотрим на летчиков-штурмовиков. Вот эти двое — капитан и старший лейтенант с повязками

на голове — пойдут где-то справа от Карякина, а Гриша Светличный опять замыкающим. Пойдут

бреющим полетом, над самыми верхушками деревьев. Опасность не в счет. Главное — прорваться к цели,

атаковать, уничтожить ее, ликвидировать самолеты, которые беспрерывно тревожат Москву.

Мовчан — старший нашей группы, а также первый заместитель Цагойко.

Мой ведомый вылезает из-за печки, и мы идем к самолетам тихо, молча. Когда задание серьезное,

почему-то разговаривать не хочется.

Взлетели перед рассветом, почти в темноте. Это необходимо для достижения внезапности. Полет

тяжелый. Штурмовики идут низко-низко — они хотят быть невидимыми. Но нам-то их терять нельзя. И

мы летим за ними, но чуть выше и сзади.

Пересекли железную дорогу Ржев — Вязьма. Вот-вот вынырнет аэродром враге. Напряжение

возрастает. Мы уже прилетались, привыкли к штурмовикам, к полетам в тыл, но ощущение опасности,

неприятное ожидание чего-то тяжелого не покидает душу. Никогда не привыкнешь к опасности, никогда

не свыкнешься с ней так, чтобы чувствовать себя совершенно свободно.

Штурмовики уже подошли к цели, стреляют, бомбят аэродром. Горят «юнкерсы», и, несмотря на то

что в воздухе тысячи белесоватых комочков от зенитных разрывов, шестерка истребителей хорошо

держится за группой штурмовиков.

Правда, трудновато стало, когда всю группу вынесло прямо на центр аэродрома. Но это всего на

какие-то две-три минуты. А вскоре дым, огонь и, наверное, адский грохот от бомб (мы его не слышим)

остались позади.

Какой-то «мессер» сунулся к Светличному, но тут же ушел в сторону, когда на него посыпался

сверху Мовчан.

Через десять минут нервы почти успокоились. А еще через десять мы пересекли линию фронта.

Вот и Волоколамск.

— Молодцы! — радостно встречает Толстиков своих питомцев.

У него три штурмовых полка, где всего по десять-двенадцать экипажей. Он их очень бережет —