Север и Юг. Великая сага. Компиляция. Книги 1-3
Шрифт:
Чикаго к западу от реки больше напоминал трущобы, переполненные салунами, складами пиломатериалов, лесопильнями, грязными речными причалами и унылыми дешевыми домишками, где жило множество ирландцев, шведов и венгров. Она подбежала к дому на Кэнел-стрит, на котором висела грубо намалеванная от руки вывеска «ПИАНИНО ФЕНУЭЯ», и зашла на темную лестницу.
Задыхаясь, она быстро поднялась на последний этаж, заваленный металлическими рамами, катушками фортепьянных струн разного качества, ящиками с клавишами от Шёнбаума из Нью-Джерси и всевозможными деталями от Сивернса из Массачусетса. Фенуэй разрабатывал только конструкцию и внешний вид своих пианино.
– Уилл, пожалуйста,
Четверо молодых людей в кожаных фартуках и дородный, широколицый Норвил Уотлес, торговый агент, заулыбались, приветствуя ее, а она обняла Уилла за шею и поцеловала в щеку:
– На мосту было столько фургонов, ужас! Я минут десять не могла перейти.
– Ничего, я подождал, – раздраженно ответил он, постукивая пальцами по укрытому простыней предмету, приковывавшему общее внимание. – Ну, теперь все в сборе. Давайте посмотрим.
Он взялся за край простыни, и Эштон заметила, что его пальцы слегка дрожат. А еще заметила, как воспалены его глаза. Уилл нуждался в очках, но упорно не хотел их покупать. Расправив плечи, он на мгновение замер для большего эффекта, а потом сдернул простыню. Рабочие зааплодировали.
– Матерь Божья, ну и красота! – воскликнул Норвил Уотлес.
Даже Эштон ахнула от изумления.
Пианино было популярной ныне модели, в которой струны и дека располагались вертикально по отношению к клавишам. Такие модели занимали меньше места по сравнению с фортепьяно, поэтому подходили для небольших квартир в парижском стиле, так называемых апартаментов, которые сейчас стремительно входили в моду. Корпус инструмента был сделан из блестящего черноватого дерева с широкими разводами цвета ржавчины. Над откидной крышкой, в центре корпуса, виднелась сделанная староанглийским шрифтом надпись «Фенуэй» в веночке из золотых листьев.
– Какой роскошный палисандровый корпус… – сказала Эштон.
– Бразильская жакаранда, – поправил ее Уилл. – Она дешевле. Но называют ее все равно палисандром. – Он погладил гладкую, сияющую крышку инструмента, и, казалось, всю его усталость как рукой сняло, когда он начал с жаром объяснять Эштон: – На такие деньги лучше просто быть не может. Чугунная рама, превосходная дека…
– Французская механика! – воскликнул Уотлес.
Эштон уже знала, что это означало очень высокое качество.
– Нет. Механику я купил в Штатах, – возразил Фенуэй, – но в рекламных буклетах мы напишем, что она французская. Пусть думают, что привезли прямо из Парижа. В конце концов, нам не обязательно, чтобы нас называли самыми честными людьми в мире.
Эштон захотелось сказать ему что-нибудь приятное.
– Ты можешь гордиться им, Уилл.
– Может, и буду гордиться, когда ее не купят и я стану банкротом. Кстати, эта модель женского рода. Я назвал ее «Эштон».
Эштон вскрикнула от изумления, неожиданно для себя чувствуя, что по-настоящему тронута этой новостью. Она снова обняла Фенуэя, а он вдруг на несколько секунд привалился к ней своим усталым, ослабевшим телом.
– Давай испытаем ее, Норвилл! – махнул он рукой.
Торговый агент крутанул табурет, размял пальцы и заиграл «Camptown Races» [123] .
– Громче, Норвил! – закричал Уилл.
Норвил заиграл громче.
– Быстрее!
Норвил прибавил темпа. Музыка как будто прорывалась из передней стенки пианино со звенящим, слегка металлическим звуком. Агент заиграл «Marching Trough Georgia» [124] , и в помещении словно послышались сигналы горна и топот ног.
123
Песня Стивена Фостера (1826–1864).
124
Песня
Один из рабочих не удержался и начал приплясывать:
– Вот это пианино!
– Верно, – согласился Уилл. – В борделе никому не нужны нежные, мягкие звуки. Там хотят шума. Шума, Норвил!
Норвил тут же грянул «Хор цыган» из вердиевского «Трубадура». Эштон восторженно захлопала маленькими ладошками в красных перчатках. Фенуэй бросил на нее странный мрачный взгляд искоса и сказал:
– Я могу сделать их столько, сколько ты продашь, Норвил, но, если ты не продашь ни одного, можешь навестить меня на бедной ферме, если поставщики не забьют меня насмерть. Ну а теперь, думаю, нам пора открыть бутылочку виски.
Эштон никогда не видела, чтобы о празднике объявляли с полным отсутствием радости. Ей стало немного грустно, когда она вспомнила, что с ними будет, если пианино с ее именем обманет их ожидания.
Когда Норвил с рабочими опустошили бутылку, Уилл запер помещение, дав всем выходной. Пустую бутылку он бросил в бочку для мусора:
– Ну вот, дело сделано, Эштон. Теперь мы спокойно можем потратить наш последний доллар на бифштекс из оленины в кафе за углом.
Эштон согласилась. Они почти не разговаривали, пока не пришли в кафе и не сели за столик среди кадок с вянущими папоротниками, в клубах сигарного дыма, в зале, где были одни мужчины, большинство из которых сразу стали таращиться на импозантный наряд Эштон.
– Уилл, почему ты такой мрачный? – спросила она, сжав его руку.
Он отвел взгляд:
– Тебе не захочется знать.
– Нет, захочется. – Она очаровательно надула губки. – Скажи!
Его слезящиеся покрасневшие глаза остановились на ней.
– Я никогда тебе этого не говорил, потому что не был уверен, что мы зайдем так далеко. Это гложет меня, Эштон.
– Что именно? – Она занервничала. – Что?
– Санта-Фе.
– Прости?..
– Я постоянно думаю о Санта-Фе. О том человеке, Луисе, которого ты убила, хотя в этом не было никакой необходимости. – Увидев, что она краснеет от гнева, он сжал ее руку, и она почувствовала силу в его старом теле. – Дай мне договорить. Он снится мне. И эти сны ужасны. Видит Бог, я совсем не образец добродетели. И ты мне нравишься, действительно нравишься. Мне нравится твоя дерзость, твоя внешность, твоя смелость и твое честолюбие, которое ты скрываешь за кучей лжи. Но есть в твоем характере одна черта, которую твоему отцу в свое время следовало бы высечь из тебя ивовыми розгами. Жестокость. Именно она заставила тебя выстрелить в беззащитного человека. Так что вне зависимости от того, станут ли пианино Фенуэя нашим несчастьем или золотой жилой, в любом случае… – следующие слова он произнес с глубоким вздохом, как будто поднимал тяжелую ношу, – я решил, что, если ты когда-нибудь еще совершишь такой же низкий поступок, мы расстанемся. Не спорь. Никаких оправданий. Ты его убила. – Уилл говорил тихо, и никто не мог их услышать, но Эштон его голос показался оглушающим, как ледяной ураган в январе; он высвободил свою руку. – Сделаешь еще что-то подобное – и мы расстанемся. Поняла?
Первой ее реакцией был гнев. Однажды, когда Хантун сказал ей нечто похожее, она подняла его на смех, а потом закатила ему грандиозный скандал. Вот и теперь она уже открыла рот, чтобы повторить это с Уиллом, – и не смогла.
Она вздрогнула. Потом торопливо оценила, какой у нее есть выбор, и кивнула:
– Да, я все поняла.
Фенуэй улыбнулся. Улыбка была усталой.
– Вот и хорошо, – сказал он, похлопав ее по руке. – Мне стало легче. Давай что-нибудь закажем. И вообще, давай испортим этот проклятый день и напьемся! Теперь все полетит или в тартарары или только начнется. Я вложил в этот план все. И ты тоже.