Северные архивы. Роман. С фр.
Шрифт:
мундирах или сидят за столиками в кафе добрыми
буржуа, не принимающими ничью сторону. Такой
датой стал для меня 1922 год, случилось это в Ве
неции и Вероне *. Мишель Шарль, возмущенный
наглостью таможенников и сбиров гнусных неа
политанских Бурбонов, хорошо понимает, что про
исходит в душе таких же юношей, как он. С
легкой грустью, обычной в таких случаях, моло
дой человек замечает, что Франция перестала
быть светочем
Большие надежды, которые возлагались на нее в
1 8 3 0 году, оказались обманутыми, пишет Ми
шель Шарль. Шарль Огюстен, для которого собы
тия 1 8 3 0 года были закатом легитимизма, должно
быть, содрогнулся, прочтя эти строки: пропасть
между поколениями существует во все времена,
даже если на краю ее расцветают цветы добрых
чувств.
Увлечение либерализмом, предшествовавшее
Рисорджименто в Италии, — одно из самых заме
чательных явлений прошлого века; с той поры, ког
да в эпоху Возрождения гуманизм и платонизм
воспламеняли души итальянцев, страну редко охва
тывала столь подлинная страсть. Когда подумаешь,
что к великим устремлениям и трагическому само
пожертвованию отдельных личностей прибавилась
кровь, совместно пролитая на полях сражений в
XIX веке, приходится вновь, хотя бы по привычке,
смиряться с багряным морем, залившим Европу.
161
11-1868
Труднее принять то, что затем последовали савой-
ская буржуазная монархия, принесшая с собой де
лячество и спекуляцию, война в Эритрее *,
предвосхитившая войну в Эфиопии, Тройственный
союз *, приукрашенный объятиями сестер-латиня
нок, и бессмысленные жертвы в Капоретто *, труд
нее принять то, что из беспорядка родились не
реформы, а фанфаронады фашистов, Гитлер, вопя
щий в Неаполе (до сих пор слышу его) между дву
мя шеренгами молодых орлов, застывших словно
истуканы; крысы, пожирающие трупы в Ардеатин-
ских рвах, Чиано *, застреленный в кресле, рим
ский диктатор и его любовница, повешенные вниз
головой в гараже. Все бы ничего, если бы беспоря
док, на сей раз необратимый, не продолжался и не
было бы Венеции, разъедаемой химическими вы
бросами, Флоренции, подтачиваемой эрозией, про
тив которой никто не борется, восьмидесяти
миллионов перелетных птиц, которых ежегодно
убивают бравые итальянские охотники (десять
штук на человека, не так уж и страшно), не было бы
загубленной сельской местности вокруг Милана,
ставшей воспоминанием, вилл актрис на Аппиевой
дороге *,
декорации среди бесплодных промышленных зон с
их каторжной работой и пыльными человеческими
муравейниками. Я знаю, что итоги развития других
стран весьма схожи, но плакать от этого хочется не
меньше.
Вернемся к Мишелю Шарлю. Тридцать лет
спустя он говорил сыну, что благодаря разумной
экономии ему удалось прожить в чарующей Ита-
162
лии почти три года. На самом деле он пробыл там
около десяти месяцев, оставшуюся ж е , куда мень
шую часть времени он провел в швейцарских го
рах и немецких университетах. Но д а ж е если
предположить, что мой отец ничего не преувели
чил, подобная ошибка показывает, до какой сте
пени пребывание Мишеля Шарля в Италии,
которую ему не суждено было больше увидеть,
стало для него временем свободы и как быстро
оно переместилось в область мифического, без
всякой связи с датами календаря. В подобных слу
чаях нам всем свойственно ошибаться: нам всегда
кажется, что мы долго прожили там, где жизнь
наша была насыщенна. «Пятнадцать лет, проведен
ных мной в армии, промелькнули быстрее, чем од
но утро в Афинах», — заставила я сказать
Адриана, повествующего о своей жизни. Именно
для того, чтобы вновь насладиться наедине с со
бой несколькими итальянскими утрами, раздоса
дованный муж, несчастный или разочаровавшийся
отец, чиновник Второй империи, отправленный
Республикой в отставку, больной, знавший, что
дни его сочтены, и, быть может, не слишком хо
тевший продлевать их, переписал мелким, тонким,
ныне почти выцветшим почерком эти заурядные
письма, сиявшие для него огнем воспоминаний.
* * *
Один эпизод из путешествия в Сицилию заслу
живает особого упоминания. Пережив событие,
потрясшее его до глубины души, Мишель Шарль,
163
11*
не выходя за жесткие рамки своего несколько
плоского реализма, сумел в виде исключения до
стичь цели, которую ставит перед собой любой
писатель: передать свои ощущения так, что их не
возможно забыть. Речь идет о восхождении на
Этну. Мы видели, как в Версале ему пришлось
столкнуться с огнем и угрозой смерти, на сей раз
он вступил в борьбу с заснеженными склонами вул
кана, где его подстерегала смерть более коварная —