Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком
Шрифт:
В частном собрании вопрос был бы поставлен намного шире и гораздо серьезнее: его формулировали бы в научных терминах, давали бы богословско-юридические определения и первым выступил бы самый знаменитый из присутствующих литераторов начав так: «Что можно сказать об авторе, утверждающем, что сирийцы завершают свадьбы плачем? Можно ли верить его свидетельству? Отвечаю: свидетельство его не стоит и ослиного хвоста, даже если книга его продается у франков по динару за экземпляр».
Другой прославленный литератор ответил бы на вопрос, верит ли он, что автор книги слышал плач по невесте на свадьбе в благословенной Сирии своими ушами, ответил бы, что не верит ни тому, что тот видел своими глазами днем или ночью, ни тому, что он слышал, потому что у него ослиные уши.
Еще одного спросили бы, что думает он, развеивающий заблуждения и рассеивающий сомнения, о писателе, приводящем в своей книге множество неправдоподобных историй и нелепых россказней и утверждающем, в частности, что сирийцы завершают свадебные
Был бы задан вопрос: «Что может сказать авторитетнейший и мудрейший критик о человеке, написавшем в своей книге, что он знаком со многими эмирами, министрами, судьями и учеными, и все они считают его своим другом и братом. А на одной из страниц упоминает, что в богоспасаемом Дамаске присутствовал на свадьбе, в доме, украшенном цветами и благоухающем ароматами, где пели певцы и певицы, которые напоследок пропели плач по умершей женщине? Если в этом случае он солгал, как относиться к его утверждениям о знакомстве с министрами?» Ответ был бы таков: «Он говорит неправду и в том, и в другом случаях, и его знакомство с министрами ничего не стоит». Как сказал на этот счет поэт:
Нет пользы лгущему от утверждений,
что он знаком с эмирами и знатью!
Был бы задан вопрос: «Что скажет тот, чье мнение непреложно и чье решение не оспаривается, о приятном на вид человеке, носящем необъятной ширины шаровары, который сочинил книгу обо всем виденном и слышанном в его, то есть в нашей, стране, в том числе о якобы виденной им девушке, на свадьбе которой оплакивали умершую женщину? Можно ли, доверившись внешности, поверить в его рассказ?» Ответ был бы следующим: «Внешность и рассказ никак между собой не связаны, нельзя верить словам свидетеля, исходя только из того, как он одет». Как сказал поэт:
Не верь ни сказанному, ни написанному лгуном,
даже если нарядное платье на нем.
Был бы задан и такой вопрос: «Что скажет опора молодых, растущих, которого уважает король всемогущий, о человеке, слову которого иностранцы верят и просят у него совета по каждому важному делу, а жены их не отводят очарованных глаз от его бороды, от его шаровар и кафтана, от его широкой улыбки и наглой усмешки — он их пленяет и завлекает. Он сочинил книгу, в которой описал жителей своей, то есть нашей, страны, и иностранцам книга очень понравилась. Он в ней много о чем рассказал и в ярких красках обрисовал, в том числе богатую свадьбу со множеством гостей, с обильным угощением и прекрасными напитками и то, что, когда невесту должны уже были вести к мужу, певцы и певицы вдруг выстроились перед ней с грустными лицами и запели длинный плач о женщине, умершей много лет назад. Можно ли верить его рассказам и простить ему обман иностранцев и его виляния между чужими и своими?» Ответ был бы таков: «Клевету его простить нельзя, даже если бы друзей-иностранцев у него было больше, чем волос на голове». Сказано ведь:
Не поможет лжецу дружба с иностранцами,
не понимающими, что он болтает.
С другой стороны, слова сочинителя не причинили серьезного вреда его соотечественникам, чтобы так на него ополчаться. Самое большее, в чем можно его упрекнуть, — в неуместности его высказывания. Но критики отличаются жестокостью, и, кажется, ни один сочинитель не избежал их нападок. И если бы автор упомянутой книги рассказал англичанам, что мужчины в его стране носят одежду из мочала и пальмовых листьев, а женщины украшают себя орехами и черепками, говорят с закрытыми ртами, смотрят, зажмурившись, а слушают, заткнув уши, спят час в полдень, полчаса после полудня, четверть часа вечером и три часа без четверти ночью, то критики и тогда нашли бы, к чему придраться.
В этом же ряду — ряду примеров заразительности для человека дурного и его нечувствительности к хорошему — следует упомянуть уже упоминавшуюся демонстрацию свидетельства невинности невесты. Эта зараза пришла к христианам Арабского Востока от иудеев, как они пишут в своих книгах. Однако это племя тоже издавна и по сей день обладает многими достоинствами. Они умеют собирать деньги и драгоценности и предпочитают легкие, приятные профессии, как-то банковское дело, кредитование, обмен валюты, а также перекраску старья, чтобы выглядело, как новое. Еще они любят друг друга, и иностранец их веры не имеет нужды обращаться за помощью к кому-либо, кроме своих, и не боится остаться без денег и без еды. В любой стране он найдет соплеменников, которые приютят и накормят его. К тому же они общаются на одном языке, и нравы, обычаи, образ жизни и взгляды иудея, живущего в Магрибе, таковы же, как у иудея, живущего в Машрике. Христианин совсем другое дело. Христианина из Машрика, приезжающего в христианские страны Запада, с первого взгляда принимают за еврея или турка. А если он нуждается в жилье и пище, его направляют к начальнику
Почему восточные христиане не восприняли все названные качества иудеев и переняли от них те, которые вызывают лишь неприязнь и зависть? Позволительно ли богачу любого вероисповедания звенеть своими динарами на виду у бедняка с пустым карманом? Прилично ли сытому размахивать своей полной миской перед носом голодного, готового на все, чтобы эту миску заполучить? Если ты, читатель, возразишь мне, что все это обычные вещи, что доказательство невинности невесты демонстрируют в большинстве случаев людям женатым и, что завидовать тут нечему, я отвечу, что, если бы это были обычные вещи, то мы бы наблюдали их у всех народов. Однако у франков, людей более знающих и образованных, такого не водится. Более того, они осуждают подобные вещи и говорят, что причина бездетности в большинстве случаев — бесплодие. У них молодожен, почувствовав, что петля женитьбы уже затянулась на его шее, берет свою новобрачную и уединяется с ней где-нибудь подальше от людских глаз во избежание зависти и возможных огорчений. Франки не допускают, чтобы радость одного стала причиной печали других. Я употребил слово петля, потому что свадебный контракт у них может быть расторгнут по многим причинам.
А утверждая, что доказательство невинности предъявляется людям женатым, и тут нет причин для зависти, ты ошибаешься и отклоняешься от существа вопроса или, прошу прощения, просто не разбираешься в нем. Все без исключения ученые — и живущие в достатке, и едва сводящие концы с концами, и нищенствующие, и бездомные, и босоногие, и сидящие в тюрьмах, и закованные в кандалы, и жалобщики, и униженные — согласны в том, что женатые мужчины более склонны к зависти, нежели холостые. Дело в том, что каждый человек думает, что другой, находящийся в таком же положении, как и он, счастливее его, хотя, возможно, тот несчастнее.
Поскольку первая брачная ночь событие знаменательное, хотя и темное, она способна возбудить зависть в душе опытного человека, который при этом не задумывается над тем, чем она может обернуться. По пословице: знает лишь тот, кто сам пережил.
Вот так. А я прошу прощения у Его Чести, Его Высокоблагородия, Его Преосвященства за вопрос, который я хочу ему задать не из желания критиковать, а исключительно для того, чтобы знать: откуда известно, что окрашенный кровью платок, предъявляемый как свидетельство невинности невесты, может служить доказательством? Не может ли быть, что в ту ночь раскалилась печь, закипела жидкость в котелке, выплеснулась и оставила следы на платке? Или кто-то сорвал розу раньше положенного времени, зарезал птицу либо поранил себе палец? Или девица запасла немного крови в укромном месте? Если ты мне ответишь, что мужчина поймет это с первой же попытки, я поклянусь своей жизнью и жизнью твоего отца, что в подобные моменты мужчина плохо понимает и ничего не соображает. Тем более если за дверью стоит шумная, крикливая и напористая толпа. Ответа на этот вопрос я жду до сих пор.
4
ИГРА СЛОВ
Сочинителям, вроде меня, свойственно иногда играть со временем и объединять события, имевшие место ранее, с более поздними. Это называется у них нарушением хронологии или анахронизмом. Они описывают своего главного персонажа, начиная с первых нежных слов, сказанных им возлюбленной, и до того момента, когда он умолкает после женитьбы. Эти описания содержат долгие скучные пассажи, касающиеся бледности, покрывшей его лицо при встрече с ней, учащения его пульса, запинания в разговоре, посланной им к ней старухе с письмом, встрече в таком-то месте в такое-то время. Кроме того, читатель узнает, как вспыхивает ее лицо, когда она слышит от него такие слова, как кровать, объятия, соединение, нога на ногу, слюна, муж и т. д. Случается, что сочинители проявляют неуважение к отцу и к матери, заявляя, например, что матери нравится, если дочь вызывает восхищение всех на нее смотрящих, и она поощряет ее заигрывания с мужчинами. А отец, поскольку он в полном подчинении у матери, не может помешать этому. Слуги же всегда на стороне женщины против мужчины: служанки, следуя примеру госпожи, а слуги-мужчины, чтобы угодить предмету своего обожания. Одним словом, они превращают дом девушки в кабаре, в дом терпимости, в рассадник порока, обмана и коварства. И каждый из моих собратьев-сочинителей выдумывает какую-нибудь каверзу и приписывает ее персонажу. Что же касается смешения времен и возврата в прошлое, то, по-моему, это вполне допустимо, если сочинитель видит, что его повествование зашло в тупик, и хочет продолжить его с какого-то определенного места. Но я не люблю, когда автор доводит героя до постели его невесты и на этом заканчивает повествование, не посвятив читателя в то, что происходило с ними дальше. Мне очень интересно знать, как они жили в браке. Ведь многие женщины, считавшиеся таковыми до замужества, после него становятся мужчинами и наоборот.