Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

аль-Шидийяк Ахмед Фарис

По прибытии в Марсель сундук ал-Фарйака унесли на таможню, а ему было велено идти следом. Таможенники потребовали от него открыть сундук для досмотра. Он подумал, что они станут рыться в его бумагах, чтобы узнать их содержание, и сказал: «Я не писал ничего дурного ни про вашего султана, ни про митрополита. Зачем вам мои бумаги?» Но никто его не понимал, и он никого не понимал. Закончив досмотр, они сделали ему знак закрыть сундук, и у него отлегло от сердца. Затем один из них стал водить руками по его бокам, и ал-Фарйак подумал, что он оглаживает его, чтобы получить его благословение, поскольку у него нашли бумаги на непонятном языке. Позже он узнал, что они хотели убедиться, не прячет ли он на себе табак или наркотики.

Из Марселя он направился в Париж, и там снова он и его сундук подверглись досмотру на таможне. Парижские

таможенники, видимо, полагали, что их марсельские собратья спали на работе после бессонной ночи, и, что шайтан помочился в их уши и в глаза, дабы они не рассмотрели содержимое сундука. Или они, как всякие чиновники, просто ожидали взятки.

В Париже ал-Фарйак прожил три дня в посольстве Высокой Порты и удостоился чести целовать руку у двух великих вазиров и маршалов Рашида-паши и Сами-паши{314}.

Из Парижа он поехал в Лондон. Далее мы расскажем об этих двух великих городах. Из Лондона переместился в деревню, в местность, населенную крестьянами, и там обосновался. Остановлюсь тут и я.

4

ПРАВИЛА ПОВЕСТВОВАНИЯ

В жизни ал-Фарйака не было времени несчастнее и безотраднее, чем проведенное им в этой деревне. В английских деревнях нет такого места, где люди могли бы собраться, пообщаться, повеселиться. Места развлечений имеются только в больших городах. К тому же в деревнях не продается никакой еды и напитков, кроме самых непритязательных: каждую выращенную курицу или утку спешат отвезти на продажу в ближайший город. Желающим удалиться от мира или принять монашество не найти лучше места, чем английская деревня.

Среди женщин есть, конечно, привлекательные и даже весьма аппетитные, но для чужака они запретный плод, потому что каждая резвая кобылка стреножена рядом со своим жеребцом, и свободно пасутся лишь старухи.

Проведя два месяца в столь незавидных условиях, ал-Фарйак переехал в город Кембридж, питомник клерикалов и центр догматической теологии. Весь цвет английского духовенства стекается сюда или в Оксфорд для изучения богословия и на теоретические диспуты. В этих двух городах множество студентов разного достатка и положения, изучающих и другие науки. Один из колледжей Кембриджа окончил знаменитый философ Ньютон. Ал-Фарйак, как это принято, снял две комнаты в одном из домов и продолжил переводить книгу, о которой было упомянуто ранее.

В доме, где он поселился, была молодая черноглазая служанка, обладающая многими приятными качествами. Каждый вечер ал-Фарйак наблюдал, как она поднималась в комнату одного из жильцов и спустя мгновение, достаточное лишь, чтобы сказать «Добрый вечер», оттуда слышалось ее нежное пение. Хозяйка дома видела, что она спускается от жильца примерно в десять часов вечера, но не обращала на эти хождения никакого внимания. А когда по утрам служанка приходила к ал-Фарйаку застелить его постель, он внимательно разглядывал ее и не находил никаких подтверждений тому, что пела именно она. Он уже начинал думать, что все это игра его воображения, вызванная любовью к пению. Наступал вечер, слышалось пение, и он убеждался, что это явь. Приходило утро, он таращил глаза на служанку и вновь начинал колебаться и сомневаться. У ал-Фарйака чуть ум не помутился, и он испугался, как бы не допустить ошибок в переводе, особенно, в тех местах, где речь шла о женщинах.

Тут я должен присесть на корточки и порассуждать:

Эта кошачья манера есть скрытно, чтобы никто не видел, присуща женщинам вообще, но англичанкам в особенности. Та из них, которая схожа с госпожой, описанной нами в главе 19 Книги 3 как скромница, днем изображает из себя богобоязненную, благочестивую недотрогу, смотрит на своего любовника так, словно с ним не знакома. Можно подумать, что она девица, для которой мужчины не существуют. Она заучивает религиозные тексты и благочестивые истории и пересказывает их людям, а они ее восхваляют и считают праведницей. Если ты придешь к ней в дом, найдешь на ее столике и Ветхий, и Новый завет, и другие священные книги, страницы которых будут даже захватаны пальцами так, словно они читаны-перечитаны. Мужчина в ее присутствии не смеет и упомянуть какой-либо из своих органов. Как утверждает ал-Фарйакиййа, наслаждение этих мужчин будет неполным, поскольку ничто не называется своими именами. Она считает также, что, вспоминая об испытанном наслаждении, необходимо

помнить и время и место. Например, о ночи, которую ты провел с женщиной, занимающей высокое положение, можно рассказать ночью женщине не менее высокого ранга, а об утре, проведенном с женщиной попроще, — незнатной женщине и тоже утром. Конечно, все может быть иначе, если ты боишься упустить случай. Если все происходило ночью, но не представляется возможности рассказать об этом ночью, то можно это сделать на заре или в утренний час. Или, если ты имел дело со знатной женщиной, но не можешь найти ей достойную замену, то можно поделиться воспоминанием с женщиной более низкого ранга, и воспоминание не станет от этого менее приятным. Если же случится так, что ты вообще не найдешь женщины, то вспоминай сам с собой. Это все равно, что засунуть голову в пустой кувшин, в колодец, в погреб — куда угодно, лишь бы отдалось эхом, и красноречиво рассказать обо всем, что с тобой происходило. А эхо заменит тебе собеседника. Если же хранить воспоминания в себе, то можно заболеть грудной жабой. Рассказ, опять же, должен полностью соответствовать действительности, и рассказчик, если он говорит на нашем благородном языке, обязан соблюдать все правила грамматики. При этом глаза его должны светиться любовью, а рот истекать слюной. Из всего сказанного ясно, что упомянутая ранее манера английских женщин есть скрытно противоречит правилам наслаждения. Но можно также сказать, что у них очень развито воображение, оно заменяет им наслаждение и превосходит его. А может быть, они засовывают голову в большой кувшин или в нечто подобное.

По словам ал-Фарйака, красивая женщина говорит на разных языках: словами, призывами, намеками, знаками. Одни означают: «Меня не интересуют соблазнители». Другие: «Чего ты медлишь?», «Опоздавший останется голодным», «Количество меня не смущает», «Иди сюда!», «Я твоя», «Никто меня не насытит», «Каждой бочке нужна затычка», «Где способный меня насытить?», «Где тот, кто уймет мой зуд?», «Со мной все легко», «Не пожалеешь!», «Каждому награда по заслугам», «Голодный насытится», «Попробуй — понравится!», «Опередивший выигрывает», «Знающий толк вернется». Существуют и знаки, говорящие: «Будь похитрее», «Будь ласков со мной», «Берегись соседей», «Тише едешь, дальше будешь», «Приходи поскорей» и т. п.

В языке английских красавиц чаще всего встречаются выражения: «Где способный меня насытить?», «Где тот, кто уймет мой зуд?», «Со мной все легко». Они ходят неспешно, четким шагом, выпрямившись, с гордо поднятой головой, ничего не упуская из виду, уверенные в себе, знающие, чего хотят, норовистые, высокомерные, снисходительные [...]{315} Поскольку Провидение обделило их полноценным задом, они, как говорят, заменяют его подушками и увеличивают до таких размеров, что увидевший их мужчина застывает на месте в растерянности и начинает сучить ногами от восхищения, рот у него открывается, язык вываливается, шея сворачивается набок, жилы вздуваются, глаза наливаются кровью [...]{316} все четыре стихии{317} в нем бушуют и распаляются. Его одолевают сомнения и подозрения, в нем рождаются надежды и стремления, его душит страсть, его терзает вожделение, он изнемогает от нетерпения. Как сказал поэт:

Я прочитал твое нескромное послание,

И вызвало оно во мне порывы жгучего желания.

Мужчина в таких случаях чувствует себя растерянным, изумленным, смущенным, оторопевшим, смятенным и, если благополучно возвращается домой, видит в каждой диванной подушке что-то женское.

Ал-Фарйак каждый раз, выходя из дома и наталкиваясь взглядом на эти роскошные холмы, возвращался к себе с тысячью мотивов в голове. Вот что он сочинил в один из таких моментов смятения:

Здесь ты увидишь чудеса из чудес,

Вместо милых холмов лишь подушки.

Но не может быть Гуты{318} без окрестных холмов,

И не может быть девушки без созревшей груди.

Все неестественное вызывает насмешку.

Страсть кипит во мне, но я боюсь возраста позвавшей меня,

Что скажут люди о том, кто изнемог, наполняя меха.

Или об арабе, не осушившем чашу до дна.