Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком
Шрифт:
— Ты опять ругаешь мужчин. Давай же вернемся к прощанию.
— Я уезжаю сегодня и оставляю с тобой мое сердце. И если кто-то станет к тебе приходить, я почувствую это.
— Как же ты почувствуешь, если оставишь здесь свое сердце? Ведь и радость, и грусть люди чувствуют сердцем.
— А я чувствую головой.
— Каким местом?
— Макушкой.
— Подходящее место для мужчины. А где ты оставишь сердце?
— На пороге. Чтобы никто через него не переступил.
— А если он перепрыгнет?
— Тогда лучше на кровати.
— А если он на нее не ляжет?
— Тогда в твоей душе.
— Это самое подходящее место. Я обязуюсь хранить любовь и верность, которые связывают нас со времени крыши до сего дня. Но если почувствую, что крыша под твоими ногами заколебалась, отвечу тебе тем же — изменивший первым худший изменник.
— Ты очень мнительна
— Лучше, когда подозрения рождаются из чувств.
— Наши отношения какой-то заколдованный круг.
— Попробуй разорвать его.
— Я должен это сделать.
— Долг всегда должен быть исполнен.
— Значит, договорились?
— Если уговор укрепит союз.
— Крепость союза зависит от условий?
— Разве может быть союз без условий?
— Мы с тобой словно с ума сошли.
— Если бы мы не сошли с ума, мы бы не поженились.
— Так же, как и большинство людей.
— Большинство людей — сумасшедшие.
— Слава Богу, Господину миров!
3
МОЛЬБЫ О МИЛОСЕРДИИ
Человек, склонный ко лжи и измышлениям или совершенно не знающий женщин, усомнится в правдивости описания этого прощания, сочтет его игрой воображения и преувеличением, свойственным поэтам. Но как можно усомниться в женщине, столь красноречивой и скорой на ответ, взявшей себе за привычку беспрестанно поучать, шутить, спорить и пререкаться! Ал-Фарйак часто приглашал к себе двух-трех друзей, и жена его неизменно участвовала в их разговорах, возражала им, спорила и ловко опровергала их доводы. Любой краснобай начинал заикаться, споря с ней, любой остряк терялся и не находил, что ей ответить. Известно из опыта, что женщина скорее на ответ, чем мужчина, и что человек ученый отвечает медленнее, чем неученый, потому что ученый не дает ответа, не поразмыслив. Но выражения этой женщины, никогда не обучавшейся риторике и обладающей при этом прекрасным слогом, в моем изложении звучат куда бледнее, поскольку я, передавая слова, не в силах передать и все ее жесты, игру глаз, нахмуренные бровки, вздернутый носик, выпяченные губки, раскрасневшиеся щечки, изгибающуюся шейку, размахивающие ручки, учащенное дыхание, то затихающий, то повышающийся голос, выступающие в уголках глаз слезки, глубокие вздохи, выражающие то грусть, то сожаление, повороты головки то в одну, то в другую сторону в знак тревоги и нетерпения, и другие движения, придающие ее словам особую силу и значение.
Этот пассаж моего текста второй раз изобличает меня в неумении рисовать картины. Первый раз это было в главе 14 Первой книги, где я описывал разные виды женской красоты. Возможно, мне придется покаяться в этом неумении и в третий раз.
Сейчас же я должен выпрямиться, встать на ноги и испросить у владеющих правом разрешать и запрещать разрешения сказать слово. Дело в том, что все правители и короли, за исключением короля англичан, взяли за правило не впускать в свою страну и не выпускать из нее никого, пока он не уплатит их представителям, именуемым консулами, определенную сумму денег, которая зависит от благополучия их страны и ее местоположения. Все это под предлогом, что приезжающий в страну и пробывший в ней хотя бы час или два, не преминет осмотреть их роскошные дворцы, бравых военных, породистых лошадей и великолепные кареты, то есть как бы посетит места развлечений, за вход в которые следует платить. Кто-то может возразить, что в местах развлечений мы слушаем музыку и голоса певцов и певиц, видим сверкающие огни и различные представления, прекрасные лица и изящные движения женщин, смеемся их шуткам, наслаждаемся их танцами и их игривыми манерами, а в вашем городе мы не видим ничего подобного. Тут нас обманывают и обсчитывают ваши торговцы, и наше удовольствие от посещения города не идет ни в какое сравнение с их прибылью от этого посещения. На это он получит ответ: Ваш приезд в наш город пришелся как раз на то время, когда наши военные начали играть на музыкальных инструментах, а это не хуже музыки в местах развлечений. Что же до женщин, то мы разрешаем вам пользоваться любой, которая вам понравится, договоритесь с ней и платите ей наличными. Но не надо уподоблять наши города местам развлечений. Установленные правила действуют издавна, по ним жили наши предки, да будет им земля пухом. Прошли годы, изменились обстоятельства, но правила изменить нельзя. Указ, изданный королем, стал законом и традицией. Разве не сказано в одном из псалмов
И потом. Если король возьмется менять установленные правила и обычаи, то его самого могут сменить. Он уподобится петуху, который ищет в земле пшеничное зерно и осыпает свою голову пылью. Так лучше оставить все, как оно есть. К тому же не имеет значения, кто приезжает в нашу страну: богатый или бедный, добропорядочный или вор, мужчина или женщина — платить должны все и терпеть обман тоже.
— Но, господин мой и благодетель, я женщина бедная, и в твой счастливый город меня привела нужда. Мой несчастный муж приехал в вашу страну по делам и волею Господа здесь скончался. Я оставила дома голодных детишек и приехала сюда взглянуть на своего покойного мужа, который даже не может меня видеть, притом, что меня считают красивой женщиной. Я заслуживаю от людей твоего положения внимания и заботы. А с меня, несмотря на потерю мужа, бывшего мне опорой, и сверх расходов на поездку требуют еще и плату!
— Возвращайся туда, откуда приехала, сейчас не время милосердия. Правила, установленные указами королей, не подлежат изменению и не допускают исключений.
— Я тоже, господин мой, человек бедный, потрепанный судьбой. Приехал в вашу страну в поисках куска хлеба. Я не смутьян и не шпион, единственная моя цель — заработать на жизнь. Я умею то, чего не умеют жители вашей цветущей страны, и, быть может, окажусь ей полезным. Если бы власти подвергли меня испытанию и проверили мои способности, то мне не только разрешили бы бесплатный въезд, но и предоставили бы жилье.
— Эй, стражник, охранник, дозорный, полицейский, отведи этого в тюрьму! Он, наверняка, шпион, приехавший выведывать наши секреты. Обыщите его, может быть, найдете при нем бумаги, которые его изобличат.
— И я, господин мой, тоже бедный парень. Приехал встретиться со своим отцом, получив от него известие, что он по дороге домой заехал в вашу страну отдохнуть в ее приятном климате, но тяжело заболел и не смог продолжить поездку. Когда моя мать узнала о его болезни — а она сама лишилась здоровья от тоски из-за его долгого отсутствия, — она отправила меня к нему на помощь. Я буду ухаживать за ним и, быть может, мой приезд его обрадует, и ему станет легче. Свидание с сыном заменит отцу лекарство.
— Мы не воспитатели детей, и страна наша не бесплатная школа. Либо уезжай, либо будь мужчиной и плати немедленно.
— А я, о, мой господин и защитник, мой покровитель и прибежище, моя последняя надежда и приют, моя поддержка и опора, я поэт и литератор. Я сочинил хвалебную касыду одному нашему благородному эмиру, и он наградил меня за нее сотней динаров. Половину этих денег я потратил на еду для моих детей, четверть на уплату долгов за купленную для них одежду, и четверть сохранил. Прослышав про ваше прекрасное, процветающее королевство, про его великолепные памятники и диковинки, каких нет в нашей стране, я решил развеяться и провести несколько дней в этих райских местах. Надеюсь, что здесь мне придут в голову новые, прекрасные, еще ни у одного поэта не встречавшиеся смыслы и мотивы, и я первым долгом сочиню красноречивый панегирик тебе, мой высокочтимый господин. И слава о тебе разнесется по всем странам, имя твое будут повторять и днем, и ночью. И я сумею описать твои достоинства в моих книгах.
— В нашей стране полно галдящих и завывающих поэтов. Они слишком много говорят, но мало за это получают. Либо плати пошлину, либо возвращайся восвояси, не то мы отправим тебя в сумасшедший дом.
Увы, вряд ли несчастный проситель услышит от важного господина подобный отрицательный ответ. Ответ, даже отрицательный, от высокого чина — милость. Скорее всего, он просто отвернется от него, если не ударит по носу, не выбьет зуб, не ткнет в живот, не огреет по спине и не сломает ногу.
Поэтому ал-Фарйак, решившись ехать и опасаясь за сохранность своих членов, обратился к пяти консулам с просьбой оказать ему честь и поставить свои печати на его паспорте. Печати поставили консулы в Неаполе, Ливорно, в городе, входящем во владения папы, в Генуе и во Франции, то есть во всех городах, куда заходил пароход и где бросал якорь. Неаполь известен тем, что в нем много экипажей, морских судов, парков и скверов. Ливорно — как и Генуя — приятным климатом и высокими зданиями. Ал-Фарйаку больше понравилась Генуя. И разочаровал папский город отсутствием в нем блеска и величия: не на чем глаз остановить.