Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком
Шрифт:
К числу заимствований из «Тристрама Шенди» относятся и ответы в книге аш-Шидйака на вопрос о способах определения, «чего в жизни человека больше, добра или зла» (кн. 1, гл. 13). У Стерна отвечающий на подобный вопрос литературный критик определяет, что книга плоха, по ее перекошенной обложке (т. 3, гл. XII): «And what of this new book the whole world makes such a rout about? — Oh! ’tis out of all plumb, my Lord, — quite an irregular thing! — not one of the angles at the four corners was a right angle. — I had my rule and compasses, &c. my Lord, in my pocket. — Excellent critic!» («А что вы скажете об этой новой книге, которая производит столько шума везде? — Ах, милорд, она вся перекошена, — вне всяких правил! — ни один из ее четырех углов нельзя назвать прямым. — У меня были в кармане линейка, и циркуль, милорд. — Замечательный критик!»).
Характеризуя свое
«Отступательность и поступательность» свойственны и роману аш-Шидйака: он хочет сохранить, вернуть к жизни прежние ценности языка и литературы и ратует за овладение новыми знаниями, за новое видение жизни, использует лексику XIII—XIV вв. и недавно образованные неологизмы, сожалеет о своем неумении «рисовать картины» и не может отказаться от синонимических рядов и от сочинения макам, описывает осла в традиционном «арабском» и в современном «франкском» стиле и т. п.
У Стерна есть описание коня священника Йорика (т. 1, гл. Х): «a lean, sorry, jack-ass of a horse, value about one pound fifteen shillings; who, to shorten all description of him, was full brother to Rosinante» («Тощий жалкий одер, стоивший не больше одного фунта пятнадцати шиллингов, вылитый брат Росинанта»).
У самого Йорика (вставной рассказ о его жизни и суждениях занимает две главы) «приплюснутый / к лицу моему / нос» («my nose / squeez’d as fat / to my face») (т. 1, гл. XV), ассоциируется с «огромным носом» католического священника из вставной истории, занимающей также две главы в «Шаг за шагом» (т. 1, гл. 15). А упоминание о Росинанте выводит на тех предшественников, сочинениями которых вдохновлялся Стерн. К тому же и сам Стерн далее клянется «прахом моего дорогого Рабле и еще более дорогого Сервантеса» («by the ashes of my dear Rabelais, and dearer Cervantes») (т. 3, гл. XIX). А эпизод единоборства между Гимнастом и капитаном Трипе (кн. 1, гл. XXXV) — «почти дословная выписка из Рабле»[64].
При этом все заимствования из Стерна, описывающего жизнь почтенного английского семейства в XVIII в., адаптируются аш-Шидйаком к арабским реалиям, к арабской науке и культуре и к собственному опыту жизни на Востоке и в Европе.
Аш-Шидйак прекрасно сознает устарелость прославленной арабской грамматики, оттеснившей, заменившей собой другие, в том числе очень важные и нужные, науки. Вслед за Абу-л-‘Ала ал-Ма‘арри, выражавшего сожаление по поводу того, что филологи тратят драгоценное время на мелочный спор о том, Зайд ли ударил ‘Амра или ‘Амр Зайда[65], аш-Шидйак грустно шутит, что тысячу двести лет спустя — имея в виду время существования арабской грамматики — «Зайд пережевывает то, что сказал ‘Амр, а ‘Амр не может проглотить сказанное Зайдом». Он высмеивает архаичность и пустословие средневековой риторики, подражание ей то и дело переходит у него в пародирование. Но при этом аш-Шидйак не может не продемонстрировать свой «высший пилотаж» в сочинении разнообразных прозаических и стихотворных текстов в «арабском стиле». Не только ради того, чтобы опровергнуть расхожее утверждение мусульманских улемов: «арабский язык не может быть охристианен». И не только из соперничества с Насифом ал-Йазиджи, «харириевский» стиль макам которого приводил в восторг и христиан и мусульман. Он просто любит «наш благородный и прекрасный» — как он постоянно, искренне, но и с усмешкой, его называет — арабский язык и наслаждается, перебирая его сокровища, черпая из океана лексики все новые и новые перлы и собирая их в ожерелья. Он верит в неограниченные возможности арабского языка, в его способность выразить все смыслы окружающей жизни, в том числе и передать — как это делают европейские романтики — индивидуальное образное авторское видение мира. И не упоминает о создателях европейского реалистического романа.
Заявление аш-Шидйака о том, что у арабов намного больше поэтов, чем у европейцев, и они превосходят всех европейских (кн. 4, гл. 8), следует, скорее всего, воспринимать как шутку, такую же, как и его утверждение, что Шекспир был арабом и звали
Подобно своему предшественнику Рифа‘а ат-Тахтави, аш-Шидйак, внедряя новое в сознание арабских читателей, опирается на традицию. Но выбирает из традиции не то, что ат-Тахтави. Хотя, живя в Каире, изучает с улемами те же средневековые труды, которые упоминает в своем «Описании Парижа» (1834) ат-Тахтави, в частности, трактат о логике ‘Абдаррахмана ал-Ахдари (XVI в.), и пользуется тем же толковым словарем ал-Фирузабади. Но Рифа‘а ищет в словаре нужные ему знания — названия и местоположение географических пунктов, сведения (которые он считает историческими) об Александре Македонском, а аш-Шидйак — вышедшие из употребления слова, которые он возвращает в литературный обиход с целью обогащения современного арабского языка. Но при этом от чтения средневековых научных трудов с некими шейхами Ахмадом, Мухаммадом, Махмудом и Мустафой у него заболевают то глаза, то живот, то начинается чесотка.
Для ат-Тахтави (который не имел намерения создавать художественное произведение) традиция воплощается в тех научных трудах, преимущественно позднего средневековья, которые преподавались в его время в ал-Азхаре, и в стихах известных ему арабских поэтов, принадлежащих к разным эпохам и школам. Он выбирает из широкого репертуара поэтических мотивов (ма‘ани) аргументы, способные подтвердить его собственное — как мусульманина и просвещенного египтянина своего времени — видение истории и современных политических и этических проблем. Аш-Шидйак постоянно вводит в текст, наряду с цитированием великих поэтов прошлого, собственные стихи, темы которых подсказаны его личным опытом и перипетиями его жизни, а критикуя современное общество и его нравственные устои, ориентируется как на излюбленное художественное средство на парадоксы «разумных безумцев» и на «ши‘р ал-муджун» — «непристойные» сатирические стихи, создававшиеся арабскими поэтами, начиная еще с доисламских времен и получившие особое распространение в аббасидскую эпоху вместе с распространением ал-ханат, винных лавок. Некоторые арабские критики включали в разряд «непристойных» и ал-хамриййат (винные стихи), но другие относили их к ши‘р ал-муфаккирин (поэзии мыслящих). Живя в Англии, аш-Шидйак сочиняет и стихи, в которых присутствуют шутливые мотивы и образы английской поэзии того времени.
В этом контексте становится понятным не совсем объяснимое, на первый взгляд, появление в начале «Шаг за шагом» главы «Разные анекдоты» (кн. 1, гл. 3), не имеющей прямого отношения к содержанию произведения: она определяет стилистический, сатирически-парадоксальный вектор романа, служит своего рода подсказкой читателю, которому, как заметил в свое время автор «Тристрама Шенди», «во время чтения надо шевелить мозгами»: («Мне бы хотелось, чтобы этот пример возымел свое действие — и чтобы все добрые люди, как мужского, так и женского пола, почерпнули отсюда урок, что во время чтения надо шевелить мозгами») («I wish it may have its effects;— and that all good people, both male and female, from her example, may be taught to think as well as read», т. 1, гл. 20).
* * *
Во Вступлении к «Шаг за шагом» автор провозглашает две главные цели своей книги: во-первых, познакомить читателя с диковинками (гара’иб) и редкостными оборотами (навадир) арабского языка; во-вторых, воспеть женщин, показать все их достоинства и недостатки. Реализует он эти цели с поистине энциклопедической широтой: богатство арабского лексикона, обилие синонимов или трудно различимых по смыслу лексем, многозначность исходных корней, пышность риторических оборотов, красочность идиом представлены во всей возможной полноте.
В предисловии к первому изданию книги (1855) аш-Шидйак буквально умоляет будущих издателей не убирать из нее длиннейшие ряды синонимов: они имеют для него принципиальное значение как доказательство богатства арабского языка, фиксировавшего мельчайшие различия в явлениях и объектах окружающей действительности и закреплявшего их в слове. Просьба его все же не была выполнена в пятом, бейрутском, издании «Шаг за шагом» (1982), что объясняется не неуважением к автору (издатели высоко его ценят), но изменением жизни, отмиранием понятий вместе с отмиранием явлений и прежних условий и форм быта, обновлением поэтики, языка литературы и художественного вкуса читателей.