Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком
Шрифт:
Благодаря долгому пребыванию в Европе и знакомству с европейской прессой и литературой, аш-Шидйак сумел обогатить современный арабский язык и многими неологизмами, найти названия для целого ряда явлений и понятий, заимствованных арабами у европейцев. При этом не сразу останавливался на первом найденном слове или термине, продолжал поиски до тех пор, пока не находил самый, на его взгляд, верный и точно передающий смысл. Так, он ввел в арабский язык слова иштиракиййа (социализм), джами‘а (университет), мусташфа (больница), сайдалиййа (аптека), масна‘ (завод), ма‘мал (фабрика), матхаф (музей), ма‘рид (выставка), таби‘ ал-барид (почтовая марка), ас-сикка ал-хадидиййа (железная дорога), мумассил (представитель, актер) и др.[51] Все эти слова — производные от арабских глагольных корней — органично и прочно вошли в
Интерес к арабскому языку был не только следствием собственной любви к нему аш-Шидйака, но и веянием времени. В арабских странах, бывших тогда провинциями Османской империи, зарождалось арабское национальное самосознание, усиливались антитурецкие настроения, борьба с засилием турок. История «арабизации» «Египетских ведомостей» служит хорошей иллюстрацией этого процесса. С другой стороны, европейская колониальная экспансия, борьба Англии и Франции за установление своего контроля над арабскими странами (в 1882 г. Англия оккупировала Египет и установила свой протекторат над ним, взяв тем самым реванш за поражение в борьбе за американские колонии; Франция еще в 1830 г. колонизовала Алжир, а в 1881 г. установила свой протекторат над Тунисом, юридически оформленный Ла-Марсской конвенцией 1883 г.), провоцировала вооруженное сопротивление оккупантам, порождала у арабов чувство национального унижения и стимулировала усилия образованных слоев, направленные на сохранение и возрождение арабского культурного и религиозного наследия в целях обеспечения «культурного паритета» с Европой.
Свою газету аш-Шидйак издавал в Стамбуле на арабском языке, и в его типографии печатались арабоязычные книги. Он неуклонно выступал за взаимопонимание и единение стран ислама. При полной лояльности султану он иногда позволял себе критиковать его и внутреннюю, и внешнюю политику, особенно, когда дело касалось отношений между Портой и Египтом. Он всегда старался сгладить возникавшую между этими странами напряженность и поддерживал хедива Исмаила, которому симпатизировал как стороннику современной культуры. Когда в 1879 г. Исмаил был низложен, «Ал-Джава’иб» отказалась печатать порочащую хедива статью, и была закрыта правительством на шесть месяцев. В 1884 г. аш-Шидйак был приглашен в Египет в связи с выходом в свет словаря Ибн Манзура и принят там с большим почетом. «Проегипетские» настроения аш-Шидйака нашли, возможно, свое выражение и в том, что краткое заключение к «Шаг за шагом», начинающееся словами «Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного», он написал на египетском разговорном языке.
Вместе с тем ‘Имад ас-Сулх приводит следующие слова об аш-Шидйаке, сказанные одним из главных идеологов ан-Нахды, религиозным и общественным реформатором, муфтием Египта шейхом Мухаммадом ‘Абдо (1849—1905): «В Стамбуле он двадцать лет служил Англии, хотя все читатели его газеты «Ал-Джава’иб» были уверены, что он служит лишь Порте. Он убедил мусульман не только Индии, но и всего мусульманского мира в том, что Англия друг Порты, а Порта — их союзник»[52]. Эти слова могут быть интерпретированы по-разному с учетом позиции самого М. ‘Абдо и его отношений с английским резидентом в Каире лордом Кромером. И все же «Ал-Джава’иб» была окончательно закрыта в 1884 г. из-за опубликования известий («вредных и лживых», как было сказано в постановлении имперского управления печати о закрытии газеты[53]) о суданском кризисе[54]. Два последних года до закрытия газеты Фарис по состоянию здоровья уже редко выступал в ней со статьями и фактически передал руководство сыну Салиму, хотя и держал под контролем ее политику.
* * *
Перевод названия книги аш-Шидйака «Ас-Сак ‘ала ас-сак фи ма хува ал-Фарйак» как «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком» принадлежит А. Е. Крымскому. Р. ‘Ашур указывает на возможность понимания выражения «ас-сак ‘ала ас-сак» в переносном смысле — как «заплетающихся ног», передающего подтекст и эмоциональный настрой произведения, которое она называет «смешной книгой о грустной жизни»[55]. Но название, найденное А. Е. Крымским, удачно передает общее содержание книги, и потому сохранено в настоящем переводе.
Имя героя представляет собой криптоним, составленный из начала имени автора (Фарис) и окончания его фамилии (Шидйак). Повествователь, излагающий историю жизни героя, остается безымянным. По сути дела, сам автор раздваивается на героя и повествователя. В ипостаси повествователя он выступает как сочинитель книги и биограф ее героя, ал-Фарйака, время от времени передающий слово самому герою или другим персонажам. Порой он оценивает поведение ал-Фарйака с изрядной долей иронии, но чаще восторгается его умом, остроумием, его стихами, хотя подчас и критикует их. А иногда и выражает неудовольствие тем, что вынужден — хотя вовсе не обязан — следовать за своим героем по пятам. В четырех макамах рассказчик носит имя ал-Харис ибн Хисам (несколько видоизмененное имя героя макам ал-Харири) и постоянно восхваляет героя макам, того же ал-Фарйака.
Это раздвоение персонажа местами затрудняет атрибуцию тех или иных высказываний, а иногда и сам автор путается в том, кому именно принадлежат произнесенные слова — по существу, в диалогах повествователя с героем он ведет диалог с самим собой.
Нет четкого ответа на вопросы, зачем это двойничество понадобилось аш-Шидйаку, и каков его
А главный тезис аш-Шидйака, итог его странствований по миру и размышлений о добре и зле тот, что во всем, в любой стране, у любого народа и в любой религии есть и хорошее и дурное. Сравнение стран, городов, обычаев и нравов их жителей было традиционным компонентом арабских сочинений в жанре рихла. Но в сравнении и критике разных вероисповеданий аш-Шидйак явно выходит за рамки традиции. Его непосредственный предшественник ат-Тахтави и даже Мухаммад ал-Мувайлихи, написавший свой «макамный роман» «Рассказ Исы ибн Хишама»[57] на полвека позже аш-Шидйака, признавали достижения европейской науки и культуры, но оставались убежденными мусульманами и не собирались жертвовать своей религиозной идентичностью. Ат-Тахтави выражал свое кредо поговоркой «Вера людей по вере их правителя»[58]. Аш-Шидйак же утверждает, что «Человек принимает лишь ту веру, которая добрее веры, от которой он отказывается» (кн. 1, гл. 19). Он молится «Единственному, кто совершенен!» (кн. 2, гл. 3), неоднократно осуждает аморальное поведение персонажей Ветхого Завета и иронизирует по поводу религиозных обрядов жителей Мальты. Вполне вероятно, что знакомство с протестантским учением о непосредственной связи человека с богом, и, особенно, с американским пресвитерианством, стремящимся к простоте культа, укрепило его равнодушие к обрядовой стороне веры. Он едко высмеивает споры богословов о том, сколько ступенек ведет в рай, какой длины рог дьявола и из чего он сделан. И именует свою работу переводчика библейских текстов «толкованием снов», «прародиной» которых он называет свою страну, имея в виду весь Ближний Восток, где возникли три монотеистические религии. Истоки его рационализма следует, видимо, искать и в судьбе его отца, поддержавшего ливанских друзов в их конфликте с эмиром Шихабом II — в «Шаг за шагом» аш-Шидйак называет этот конфликт не религиозным, а политическим. Знаком он и с рационалистическими идеями средневековых арабских му‘тазилитов, и французских просветителей XVIII в. Дидро и Вольтера[59]. Он встает на путь утверждения «единобожия» как признания того, что Бог един для всех людей, невзирая на разницу вероисповеданий. В начале следующего, XX в., эта мысль получила распространение среди образованной и европеизированной части христиан и мусульман Арабского Востока, чем объясняется и широкая популярность у арабской читающей публики имени и нравственно-религиозного учения Льва Толстого.
Заявляя, что «совершенство лишь у Всевышнего», и подражая стилю средневековых арабских сатириков и парадоксальным суждениям «разумных безумцев» — поэтов-шутов, аш-Шидйак каждое явление, попадающее в поле его зрения, оценивает с двух сторон: чадра плоха, потому что скрывает красоту красавиц, но она хороша тем, что оберегает глаза от созерцания безобразия безобразных; столица Мальты кажется прекрасным городом приезжающим в него с Востока и захудалым — приезжающим с Запада. Хорошо известный в средневековой арабской литературе прием восхваления и поношения одного и того же человека или предмета, переход мадха в хиджа’, он доводит до парадокса, утверждая, что женщина — сплошное зло, и это зло необходимо. А расточая похвалы Египту — могуществу государства, учености ученых, щедрости Мухаммада ‘Али, дешевизне и приятности жизни, красоте и нарядам женщин, — походя замечает, что к уму египтяне относятся как к фитилю, полагая, что чем реже его зажигать, тем дольше он сохранится, а посему гасят ум гашишем (кн. 2, гл. 5). Не говоря уже о непристойных «восхвалениях» египетского правителя, обличающих его как тирана своих подданных.
Автор (в ипостаси повествователя), говоря о своей юности, признается: «Я горевал оттого, что не находил нужных слов для выражения смыслов, и пытался изобрести нечто такое, чего никто до меня еще не изобретал. Я думал, что это будет важно для человечества так же, как те изобретения, которыми сегодня гордится наш век. Я проводил ночи в тоске и отчаянии, моля Бога о помощи» (кн.1, гл. 10).
Это заявление демонстрирует и честолюбие автора, и его веру в значение литературы для каждого человека и для всего человечества. В результате он написал удивительное произведение — гибрид разных литератур и эпох, не вписывающееся в жанровую систему ни арабской средневековой, ни европейской прозы XIX в.