Шах и мат

Хейзелвуд Эли

– Да, что ж.

Было бы круто, если бы это была я. Узел сожаления затягивается внутри, и у меня есть легкое подозрение, что дело не в призовых деньгах, а в том, что матч против этого парня – этого угрюмого, привлекательного, странного парня – был бы самым увлекательным за всю мою жизнь.

– У Мальте Коха на этот счет другое мнение.

– Кох – ничтожество.

– Он второй игрок в мире.

– У него второе место в рейтинге, – поправляет он.

Я вспоминаю, как Нолан вчера унизил его, и говорю:

– Ты когда-нибудь думал, что

Кох был бы меньшим козлом, если бы ты хотя бы пару минут в неделю потакал его иллюзиям и притворялся, что он достойный соперник?

– Нет.

– Точно. – Я медленно поворачиваюсь, чтобы уйти. – Что ж, было весело, но…

Нолан хватает меня за предплечье:

– Сыграй со мной.

– Я не играю.

Его брови удивленно взлетают.

– Тебе меня не обмануть.

Я вспыхиваю:

– Я играю в шахматы только на работе.

– Ты играешь в шахматы только в «Цугцванге»? – скептичный тон выдает недоверие. А еще Нолан до сих пор держит меня за руку.

– Или на турнире. Только не в свободное время. Я стараюсь вообще не думать о шахматах на досуге, а твое присутствие никак не способствует этому, так что…

Он усмехается:

– Ты постоянно думаешь о шахматах, Мэллори, и мы оба это знаем.

Я бы посмеялась над ним, если бы сегодня не прокручивала партии Коха в своей голове, так что слова Нолана меня задели. Я высвобождаюсь из хватки, игнорируя ставшее привычным тепло его кожи, и расправляю плечи.

– Может, это ты думаешь о них без остановки. Может, ты вконец зависимый. Может, заворачиваешь шахматные наборы в пластиковые пакеты и прячешь в бачке унитаза, потому что не можешь больше ни о чем думать. – Вспоминаю слух о Бодлер, и до меня внезапно доходит, что если у одного из нас нет ничего на личном фронте, то это точно не Нолан. И все же я зашла слишком далеко, чтобы остановиться. – Но для некоторых шахматы просто игра, и они умеют находить баланс между работой и личной жизнью.

Он склоняется надо мной. Его лицо всего в нескольких дюймах от моего.

– Я хочу играть в шахматы с тобой, – повторяет Нолан. Голос становится ниже. Ближе. Глубже. – Прошу, Мэллори.

Он как будто открыл мне какую-то тайну. Стал уязвимым. Неожиданно Нолан выглядит младше, чем обычно: мальчишка, который просит кого-то сделать что-то очень, очень для него важное. Такому сложно отказать.

Но не невозможно.

– Мне жаль, Нолан. Я буду играть против тебя только на турнире.

– Нет, – он трясет головой. – Я не могу ждать так долго.

– Что, прости?

– У тебя, считай, нет никакого рейтинга. Пройдут годы, прежде чем тебя пригласят на турниры самого высокого уровня, а следующий открытый чемпионат состоится поздней весной…

– Это неправда, – спорю я, хотя понятия не имею.

Его упрямое, недовольное, почти взволнованное выражение лица дает мне понять, что я неправа.

Что-то скручивается у меня в желудке.

– Почему? – спрашивает он. – Откуда весь этот бред про «не играю вне работы»?

–

Я не обязана перед тобой отчитываться. – Тогда почему ты именно этим сейчас и занимаешься? – Но… я не люблю шахматы. Во всяком случае, не так, как любишь ты. Это просто работа – то, чем я занималась когда-то давно, – я пожимаю плечами. Напряжение непривычно сковывает тело. – И теперь хочу, чтобы все было именно так.

Нолан молча изучает меня. Затем произносит:

– Если это из-за твоего отца…

– Нет, – закрываю глаза. В ушах громкий рев, в висках стучат барабаны. Медленные, глубокие вдохи помогают успокоиться. Самую малость. – Нет, – я выдерживаю его взгляд. – И прошу тебя, никогда больше не упоминай моего отца.

Короткий взгляд Нолана говорит нет. Но он кивает:

– Я тебе заплачу.

– Что?

– Отдам то, что получил вчера. Ведь ты тоже должна была соревноваться за главный приз.

– Ты сейчас серьезно?

– Да.

– Если выиграю, ты заплатишь мне пятьдесят тысяч долларов.

– Я заплачу их тебе, даже если выиграю сам.

Я смеюсь:

– Трындеж.

– Я не вру. Пятьдесят тысяч долларов – ничто для меня.

– Ну да, ну да, – меня жалит тот факт, что он говорит это перед моим домом ниже-среднего-класса и бесплодным абрикосовым деревом. – Пошел ты.

Я ухожу прочь, и на этот раз он не пытается остановить меня силой. Ему это не нужно: за два шага он оказывается передо мной, преграждая путь к дому. Солнце уже село, и в саду не видно ни зги.

– Я хотел сказать, что деньги не проблема. Если сыграешь со мной, я заплачу.

– Зачем тебе все это? Не можешь пережить, что кто-то лучше тебя? Или ты как Кох, который не может смириться, что проиграл женщине?

– Что? – Нолан выглядит искренне потрясенным. – Нет. Я не такой, как он.

– Тогда почему?

– Потому что, – он едва не рычит, – потому что… потому что ты… – Он резко прерывается и делает несколько шагов назад, разочарованно машет рукой, будто принимает поражение. Я узнаю этот жест по его редким проигрышам в шахматах.

Похоже, я в каком-то смысле его победила.

– Послушай, Нолан. Мне жаль. Я… Я не буду играть с тобой. – Думаю, на его лице написано разочарование, и в моей груди зарождается похожее чувство. – Ничего личного. Я обещала себе держаться от шахмат подальше.

Поворачиваюсь и не прощаясь захожу в дом, испытывая ненависть к себе по дороге в комнату за это странное ощущение потери, которое теплится на дне желудка.

Идиотка. Он просто не может принять поражение. Никакая я не особенная. Дело вообще не во мне – дело в нем. В его статусе. Его комплексах. Его потребности быть лучше.

Зайдя в комнату, я чувствую пульсацию в голове и жду не дождусь, когда окажусь в кровати. Не могу дождаться, чтобы день закончился.

– Нолан ушел?

Я вздрагиваю от неожиданного вопроса. Уже и забыла, что Дарси здесь, делает домашку у себя за столом.