Шах одноглазому королю
Шрифт:
Валера опять закурил.
Я воздержался. По мне так этот «Казбек» был ненамного лучше моей махорки. Разве что слегка послабее и горелой бумагой не вонял.
— Меня, после окончания, в училище оставили служить. — смутился он. — Наших пока на фронт не отправляют, вот меня временно к ВПП и прикомандировали.
Я молча наблюдал за хороводом чаинок в стакане. Интересно почему их в народе нюфелями называют?
— Я тебя понимаю. — опять заговорил политрук. — И желание твое побыстрее вернуться на фронт вполне разделяю, но полагаю
Да ж такое? Почему всю мою долбаную жизнь, все начальники говорят мне всегда одно и тоже? Даже временные.
Если мне сейчас и этот предложит переместиться во времени куда-нибудь, я его грохну.
— Ты, о чем?
— Военком все равно тебя оставит здесь, пока документы из твоего Ленпеха не пришлют. — он развел руками. — Все на фронт рвутся. У нас жуткий некомплект кадров.
— Сука! — наконец я ему это сказал.
Он, правда, расценил это, как междометие, выразившее мое крайнее недовольство неудавшейся отправкой на фронт.
Не мог сразу сказать без этого пафосного выпендрежа. Ничего оботрется со временем, заматереет, умные слова говорить научится и рапорта на сослуживцев куда надо строчить тоже освоит. С системой особо не пободаешься, у нее рога побольше и лоб покрепче.
— Ты зачем спросил согласен ли я остаться, если заранее знал, что меня оставят? — спросил я, пристально посмотрев политруку в глаза.
Он отвел взгляд и замялся:
— Ну понимаешь... — он долго подбирал слова. — Есть разные люди и Родину они любят по-разному. — он опять помолчал несколько секунд. — Короче, Вася, не все стремятся на фронт.
Тоже мне новость, а то я не знаю.
— А я причем? — спросил я и снял свою импровизированную крышку со стакана.
— Извини, ты не причем. — он порылся в ящике стола и достал пару леденцов в замызганных фантиках. — Держи. — политрук протянул мне конфету. — Понимаешь, мне бы не хотелось, чтобы в тылу оставались те, кто и так не хочет на передовую. Эти люди для меня вроде дезертиров.
Вон оно как, родной. А сам-то ты был на этой передовой? Не был. Посмотрим, что ты запоешь, когда побываешь.
Возможно выйдет из тебя офицер и ты геройски погибнешь, а может не погибнешь, до Берлина дойдешь и на Рейхстаге распишешься.
Но может и по-другому сложиться твоя судьба. Ты после первого же выстрела судорожно начнешь искать себе место в дивизионной газетенке и прослужишь там до самой своей ветеранской пенсии, втирая потом детишкам в послевоенных школах про свои геройские подвиги.
Все люди разные, как ты верно заметил и до определенного момента никто из нас не знает, какие мы на самом деле.
Ладно, Светлов, пора завязывать с лирикой и переходить к делу.
— Скажи мне, а у тебя девчонка есть? — спросил я в лоб политрука Валеру.
Он густо покраснел. Как-то видел я на пляже в Крыму одного такого же рыжего. Уснул по пьянке и обгорел. Обгоревший рыжий то еще зрелище, доложу я вам. Так вот мой политрук выглядел сейчас точно также, как
— Ну это... — смутился он.
Я не стал добивать раненого гладиатора.
— А у одного моего друга есть. — соврал я в полном соответствии со вновь выработанным планом. — Невеста. Парень воюет, просил ей передать, чтоб не волновалась. — я попытался поймать его взгляд, но мне это не удалось. — Отпустишь до вечера?
— Я не могу. — ответил он, не поднимая глаз. — Запрещено приказом военкома переменного составу покидать территорию ВПП. Только в магазин и то в сопровождении командира из среднего комсостава.
Вот это неприятный поворот. Надо обдумать ситуацию. Тайм аут.
— И что мне делать, Валерон? — спросил я, чтобы несколько потянуть время. — Забить на просьбу товарища?
— Что забить? — удивился он.
— Не «что», а на «что». — пояснил я. — На просьбу друга.
— Как можно забить на что-то? — опять не понял он. — Забить можно либо что-то, либо чем-то. Как-то странно ты разговариваешь. — он, наконец, поднял свои глаза и подозрительно уставился на меня.
Твою мать. Язык мой — враг мой. Жаргон-то за столько лет изменился и, наверное, не один раз. Вот я дебил!
— Это, земляк, язык мы такой в детстве придумали. — выкрутился я. — типа, индейский. Ну мы были могиканами и придумали свой язык, чтобы гуроны с бледнолицыми нас не понимали.
— У нас тоже была такая игра в детдоме. — обрадовался он. — Только мы делаварами были. У тебя какое было индейское прозвище?
Какое что?
— Акуна Матата — Железный енот — брякнул я первое, что пришло мне в голову.
— Ого. — расстроился он. — А я был просто Пятнистая пума.
— Тоже ничего. — успокоил я его.
Сука, вот как тут приспособиться к жизни? Попробуй сыграть двадцатилетнего восторженного комсомольца, который верит в светлое будущее до усрачки, когда тебе сорокет и ты ни во что вообще не веришь?
Когда-то в госпитале, за неимением ничего лучшего, я пролистал книжонку про хрена вроде меня. Автора не помню, но сюжет тот же. Только там майор был, а не полковник.
Вот он, этот майор, там в своем времени попал под машину по пьянке и умер, а потом вдруг очнулся, но уже при царе. В теле обычного пацана. Пацан тот был толи поручиком, толи подпоручиком. Майор очень быстро освоился, в генералы вышел.
Царю советы стал давать. Армию пулеметами вооружил и даже, вроде, пенициллин выдумал. Короче не дочитал я ее. Скучной показалась.
Забыл я про ту книжку давно, а вот сейчас вспомнил, когда жареный петух на жопу спикировал. Теперь бы еще вспомнить, как там тот майор действовал, что у него все так складно выходило.
Нихера ж не выходит. Вон китель чужой бывает на строевой смотр напялишь и так херово себя чувствуешь. Тут жмет, там тянет, рукава короткие впридачу. Так, то одежда обычная. А это шкура чужая, которая с твоими мозгами никак подружиться не хочет.