Шекспир, рассказанный детям
Шрифт:
Между тем Лиру каким-то образом удалось бежать от наблюдения людей, приставленных к нему заботливым Кентом. Как раз в то время, когда он скитался по полям в окрестностях Дувра, его нашли французы из свиты Корделии. Несчастный старик был в самом ужасном виде. Он окончательно потерял рассудок, о чем-то громко распевал и говорил несвязные речи. На голове у него был
/ \ венок, сплетенный им из соломы, крапивы и другой сорной травы, набранной тут же, в поле.
Корделии, конечно, очень хотелось увидеть поскорее отца. Но по настоянию врачей свидание состоялось
Трогательна была встреча несчастного Лира с отвергнутой им когда-то дочерью. Тяжелую внутреннюю борьбу перенес старик. Он радовался свиданию с любимой дочерью и в то же время считал себя недостойным ее привязанности и любви. Ведь он так обидел Корделию! Эта внутренняя борьба и следы недавней болезни снова ослабили рассудок престарелого короля. Порой он забывал, где находится и кто с ним так ласково говорит. Были минуты, когда Лир просил окружающих не смеяться над тем, что принимает эту даму за свою дочь Корделию. Но в то же время опускался перед Корделией на колени и просил прощения. Корделия поспешно поднимала отца, успокаивала и утешала, уверяя, что ему не подобает стоять перед ней на коленях; ведь она — его послушная дочь, его верная Корделия. Она осыпала старика поцелуями, как бы стараясь загладить жестокость своих сестер, тех сестер, что выгнали родного, убеленного сединами отца в такую непогоду, когда Корделия не выгнала бы из дому даже укусившей ее собаки. Даже укусившей ее собаке она позволила бы остаться у своего очага в такую бурю.
Корделия объясняла отцу, что она прибыла из Франции с целью возвратить ему престол. Король просил ее забыть обиды и простить его, так как он стар и глуп и не понимал, что делал. Корделия
КоролбЛир
с
}
г
возражала, что у нее нет причин не любить его и сердиться на него. Так же, как не могло быть подобных причин и у ее сестер...
Оставим, однако, старого короля, окруженного заботливостью верной и любящей дочери, которой удалось при помощи врачей восстановить здоровье отца, расшатанное жестокостью Гонерильи и Реганы. Посмотрим, что делали они в это время.
Две женщины, не знавшие ни благодарности, ни милосердия и проявившие такое вероломство по отношению к отцу, не могли, конечно, быть любящими женами. Случилось так, что обе они влюбились в сына графа Глочесгера, Эдмунда. Эдмунду удалось изменнически отнять графство у своего брата, Эдгара, законного наследника владетельных прав. Эдмунд был злой человек, вполне достойный любви таких нехороших женщин, как Гонерилья и Регана. Как раз в это время умер муж Реганы, герцог Корнуэльский, и она тотчас же объявила о своем намерении выйти замуж за графа Эдмунда Глочесгера. Этим она возбудила страшный гнев своей сестры, которую коварный граф также уверял в любви. Гонерилья решила устранить со своего пути сестру, что ей и удалось сделать при помощи яда. Однако преступление это было открыто ее мужем, герцогом Албанским. Он заключил Гонерилью в тюрьму. Озлобленная женщина с горя и отчаяния вскоре покончила с собой.
Эти события привлекли к себе всеобщее внимание, и все признавали кару, постигшую Гонерилью и Регану, справедливой. Печальна, однако, была и судьба Корделии.
Войска, посланные Гонерильей и Реганой под начальством коварного графа Эдмунда Глочесгера
. ч
против армии Корделии, одержали победу. Сама Корделия попала в плен. Граф Эдмунд, опасаясь, . что Корделия может помешать ему в его незаконном обладании графством, заточил ее в тюрьму, а потом приказал удавить. Конечно, Корделия своими добрыми делами заслуживала лучшей участи. Но судьба ее
Лир не перенес смерти своей любимой дочери и умер вслед за Корделией.
Незадолго до смерти Лира верный Кент открыл королю, что он граф Кент, следовавший везде за Лиром под именем Каюса. Но разум Лира был уже настолько омрачен потерей любимой дочери, что он не мог даже понять, каким образом Кент и Каюс — одно и то же лицо. И Кент решил не тревожить больше бедного старика объяснениями. Вскоре после этого Лир умер. Не надолго пережил его граф Кент; его тоже свели в могилу испытания последнего времени, перенесенные им самим и его любимым государем.
<Лlb>
ПОСЛЕСЛОВИЕ
«... ДЕРЖАТЬ... ЗЕРКАЛО ПЕРЕД ПРИРОДОЙ...»
1
В заглавии большая цитата не приживается, потому что большая, запихивать ее в эпиграф — жалко: потеряется для глаза. А извлекая смысл чуть ли не при помощи пинцета, получаешь типичную директиву передовой статьи пятидесятых или семидесятых: «Убрать зерновые в срок» или «Август решает». Но в тексте не грех и всю цитату дать, именно же: суждение Шекспира об искусстве, о сценической деятельности, о театре, «чья цель как прежде, так и теперь была и есть — держать как бы зеркало перед природой: являть добродетели ее же черты, спеси — ее же облик, а всякому веку и сословию — его подобие и отпечаток...».
Нет, нет, говоря о природе, не в Брэмы определяет Шекспир — устами Гамлета — актерскую шатию, не в Дарвины и не в Пржевальские. Хотя, впрочем, если вдуматься, то и в Брэмы. А также в Фрейды, Ясперсы, Юнги, которые, того и гляди, покажутся кому-нибудь нежелательными («какие тут юнги, когда они — вотчина Пикуля, да и уровень сопоставлений в данном случае уместен, по меньшей мере, генеральский, в ранге «Отелло»!).
Природа, по Шекспиру,— это заодно и общество. То есть весь мир. А мир у Шекспира — человек. Человек у Шекспира — бог деистических религий, он — во всем, и все — его детализация, поддающаяся сколь угодно энергичному сокращению и корректировке: был бы он сам, а остальное — даже вселенная, галактика, бесконечность — приложится...
<3lbУ
v
Какой вопрос обязательно задает себе автор, впервые пишущий о Шекспире? Все тот же: «Быть или не быть?..» А какой дает ответ (если, конечно, сподобится стать автором)? Неизменно один: «Была не была!» Ибо обращение к Шекспиру — всегда отчаянный поступок, бросок в морскую пучину, в бездонный каньон. Никто не поручится за то, что ты вынырнешь. Может, утонешь, разобьешься, костей не соберешь.
г
А как же иначе? Раз человек у Шекспира — целый мир, то кто тогда сам Шекспир, хозяин и архитектор этого мира?! Создатель! Творец! Бог! Галактика галактик. И естественная реакция на саму задачу говорить о нем — жест отказа или театральная поза капризной дамы, чья простертая рука останавливает порыв поклонника.
Отсюда — попытки фамильярного обращения с Шекспиром. С одной стороны, детальные реконструкции биографии, раскопки в мемуарной литературе, в осколках чьих-то переписок, перепалок, передряг, с другой — шекспировский вопрос. Покушение на саму личность великого драматурга. Тут даже философская дилемма «быть или не быть?» отменяется в пользу детективно-криминалистической «был или не был?». И если был, то кто? И у кого имеется, так сказать, историко-культурное алиби, а у кого — нет?