Шерлок Холмс против Джека Потрошителя
Шрифт:
По мере того как наше путешествие близилось к завершению, благодушие покидало его лицо, и он все более погружался в задумчивость. Мы ехали через вересковые пустоши — эти зыбкие трясины напоминают струп на лице Англии. И словно Природа хотела предъявить их истинную сущность, солнце скрылось за плотными облаками, и мы попали в край вечных сумерек.
Вскоре мы оказались на платформе маленькой сельской станции. Холмс засунул руки в карманы, и его глубоко посаженные глаза зажглись живым интересом, как часто бывало, когда он приступал к решению какой-то проблемы.
— Вы
— Еще бы мне не помнить!
— Мы недалеко от их владений. Но теперь нам предстоит двигаться в противоположном направлении.
— И слава богу. Этот адский пес все еще гоняется за мной во сне.
Я был удивлен. Обычно, когда Холмс приступал к новому делу, он целенаправленно изучал то, что его окружало; он мог обратить пристальное внимание на сломанную ветку и забыть о пейзаже, частью которого она являлась. В такие моменты воспоминаниям не было места. Но теперь он испытывал беспокойство, словно сожалел, что, повинуясь импульсу, пустился в это путешествие.
— Ватсон, — сказал он, — давайте-ка наймем пролетку и покончим с этим поскорей.
Пони, запряженный в пролетку, без сомнения, имел отношение к своим диким предкам, которые носились по здешним пустошам, но этот маленький конек оказался достаточно послушным и спокойно зарысил по дороге от деревни к поместью семьи Шир.
Спустя какое-то время в поле зрения появились башни Широкого замка, и их вид лишь добавил меланхоличности ландшафту.
— За нами остался охотничий заповедник, — сказал Холмс. — Владения герцога довольно разнообразны. — Он обвел взглядом лежащее перед нами пространство и добавил: — Сомневаюсь, Ватсон, что в этих забытых развалинах нас встретит добродушный краснощекий хозяин.
— Почему вы так считаете?
— Люди со столь длинной родословной принимают окраску своего окружения. Вспомните, ведь в Баскервиль-Холле не было ни одного веселого лица.
Я не стал спорить. Мое внимание было приковано к мрачной серой громаде замка Шир. В свое время в замковый комплекс входили ров и подъемный мост.
Но последующие поколения решили доверить защиту жизни и здоровья местной полиции. Ров был засыпан, и уже много лет никто не слышал, как скрипят цепи моста.
Дворецкий, который выслушал наши имена, как Харон перед переправой через Стикс, ввел нас в огромную холодную, как пещера, гостиную. Вскоре я убедился, что Холмс был прав в своем предсказании. Из всех людей, которых я встречал в жизни, никто не отличался такой ледяной сдержанностью.
Герцог был настолько худ, что казалось, у него туберкулез. Это было обманчивое впечатление. Хрупкое на вид тело обладало жилистой силой.
Герцог не предложил нам сесть. Вместо этого он резко бросил:
— Вам повезло, что вы застали меня здесь. Еще час, и я был бы уже на пути в Лондон. Здесь, в сельской местности, я бываю редко. Какое у вас ко мне дело?
Интонации Холмса никоим образом не походили на дурные манеры этого аристократа.
— Мы не займем у вас времени, ваша светлость. Мы явились лишь для того, чтобы доставить вам вот эту вещь.
Он протянул
— Что это? — даже не пошевелившись, сказал герцог.
— Я полагаю, ваша светлость, — ответил Холмс, — что вы сами это выясните, когда откроете.
Герцог Ширский нахмурился и снял обертку.
— Откуда это у вас?
— Сожалею, но предварительно я должен попросить вашу светлость опознать данную вещь как свою собственность.
— Я никогда раньше не видел ее. Чего ради вы принесли ее мне? — Подняв крышку, герцог уставился на набор инструментов с неподдельным удивлением.
— Если вы отведете подкладку, то обнаружите тиснение на коже футляра. В этом и причина нашего появления.
Все еще хмурясь, герцог последовал совету Холмса. Я внимательно следил за ним, пока он изучал герб, и теперь пришла моя очередь удивляться. Лицо его изменилось. По тонким губам скользнуло подобие улыбки, глаза блеснули, и он уставился на футляр с выражением, которое я бы охарактеризовал как глубокое удовлетворение, почти триумф. Но это выражение столь же быстро исчезло.
Я перевел взгляд на Холмса, поскольку понимал, что такая реакция и от него не ускользнула. Но его проницательные глаза были прикрыты веками, а знакомое лицо превратилось в маску.
— Теперь вы получили ответ на свой вопрос, ваша светлость, — сказал Холмс.
— Конечно, — небрежно ответил герцог, словно отбрасывая этот инцидент, как совершенно несущественный. — Этот предмет принадлежит не мне.
— Может быть, в таком случае ваша светлость укажет нам его владельца?
— Думаю, это мой сын. Вне всяких сомнений, эта вещь принадлежала Майклу.
— Она поступила из лондонского ломбарда.
Герцог скривил губы в жестокой и презрительной усмешке:
— В чем я и не сомневался.
— И если вы дадите адрес своего сына…
— Сын, которого я имел в виду, мистер Холмс, умер. Мой младший, сэр.
— Мне искренне жаль, ваша светлость. Его унесла болезнь?
— И очень серьезная. Вот уже шесть месяцев, как он умер.
Ударение, с которым он произнес слово «умер», как-то странно поразило меня.
— Ваш сын был врачом? — поинтересовался я.
— Он изучал эту профессию, но ему не повезло, как не везло во всем. А теперь он мертв.
Снова это странное ударение. Я посмотрел на Холмса, но, похоже, его больше занимала мебель в замке: сцепив за спиной тонкие сильные руки, он блуждал взглядом по комнате-склепу.
Герцог Ширский протянул футляр:
— Возвращаю вам, поскольку это не мое, сэр. А теперь извините меня, я должен подготовиться к поездке.
Меня удивило поведение Холмса — он безропотно воспринял высокомерие герцога! А у Холмса не было привычки позволять людям наступать ему на ногу подкованными сапогами. Мой друг почтительно поклонился со словами:
— Не смеем больше вас задерживать, ваша светлость.
Герцог остался груб до конца — он даже не притронулся к шнуру колокольчика, чтобы вызвать дворецкого, и нам пришлось самим искать выход под прицелом его взгляда.