Штормовое предупреждение

Chiba Mamoru

– Успокойтесь вы оба, – подал голос Ковальски, однако попытка была обречена на провал с самого начала: для того, чтобы как-то влиять в диспуте, нужно быть в нем заинтересованным, а сам вид и тон лейтенанта демонстрировали его отношение к вопросу.

– Ты на чьей стороне, я что-то не понял?

– Я на стороне логики, сэр.

С этими словами, он развернулся, ухватил кресло-каталку за спинку, задавая направление, и зашагал прочь.

По возвращении с прогулки (точно по часам, за это Марлин могла бы поручиться, потому что Шкипер встречал его на

крыльце с секундомером) младший из коммандос тоже совершил набег на книжный шкаф тети Розы. Очевидно, общение с его дамой пробуждало в Прапоре тягу к прекрасному. Он рылся в литературе какое-то непродолжительное время, подсвечивая себе фонариком, пока внезапно не извлек из недр очередной полки часть книжного блока без начала и конца. Перелистал его, повертел и так, и сяк и позвал сидящего там же в гостиной лейтенанта.

– Ты не знаешь, что это?..

Тот открыл книгу на середине и пробежал глазами несколько строк, а после поднял взгляд на сослуживца.

– Ты не узнал «Острова в океане» Хемингуэя?

– Нет: я его не читал, – покачал головой он.

– Мне казалось, ты любишь читать… – лейтенант, очевидно, был в замешательстве.

– Только не его, – Прапор снова полез в шкаф. – Он как-то странно наслаждается всей гадостью, что есть на свете, и считает, что она-то и есть жизнь. Хотя он и не отметает того хорошего, что в ней и правда есть, но думает, что настоящая — да, он так выражается, настоящая жизнь бывает только дрянной.

– А как насчет “Праздник, который всегда с тобой”? Вполне жизнерадостно, как по мне.

Прапор поморщился. Переставил с места на место несколько книг, пока раздумывал с ответом.

– После “Пятой колонны” мне все его вещи виделись через призму презрительной усмешки одним уголком рта, – наконец, открыл рот он. – Вот как у тебя сейчас — ты-то сам любишь Хемингуэя, разве нет?

Ковальски отложил книжный блок в сторону и придержал стремянку: теперь, когда Прапор принялся на ней то и дело оборачиваться, она могла чего доброго и завалиться на бок.

– Мне нравятся его обобщения, – пожал лейтенант плечами.

– Ну, например?

– В самом начале «Праздника» идет речь о потерянном поколении. О людях, которые провели молодые годы на войне. И пусть говорится там об этом устами персонажа предвзятого и несправедливого, эта истина не меркнет и не теряет в своем качестве. Мы – действительно потерянное поколение, потому что навсегда затвердили один порядок действий и иному научиться уже не способны. У нас всегда война, понимаешь? И ты потерян в этом отношении, пожалуй, даже больше, чем я или вот Шкипер...

– Потому что мне меньше лет?

– Потому что раньше начал.

– Я лучше почитаю что-нибудь более жизнерадостное, – передернул плечами его собеседник. – Со всем уважением к Хемингуэю...

– Ну да, Шекспир ведь одна сплошная жизнерадостность…

– А если ты будешь меня дразнить, – Прапор перегнулся через опору стремянки, – я тут откопаю что-нибудь вообще про магию!

– Иногда и это бывает небесполезно изучить, – примирительно поднял

руки лейтенант. – Нельзя осуждать то, о чем не имеешь представления.

– Ну, надо тебе сказать, не очень-то ты изучаешь то, что не жалуешь...

– Разумному человеку и малого хватает. Это принцип Лемурии.

– Чего? – немедленно обернулся к ним Джулиан. – Что это?

– Гипотетически затонувший континент в Тихом океане. Есть теория, согласно которой там раньше был значительный кусок суши, и на нем существовало идеальное гармоничное государство. А родилась эта теория на основании того, что на Мадагаскаре водятся приматы, которых более нет нигде. Как будто случайно, чудом сохранившиеся свидетельства того, что прежде этот остров был частью куда более крупного куска суши.

– Ну то есть у нас на руках наличествует какая-то маловажная мелочь, и мы на этом основании предполагаем… – начал было Шкипер, но сбился с научного тона и недовольно поглядел на своего лейтенанта.

– Погоди, погоди, – не отставал Джулиан. – А Лемурия – это не что-то типа Атлантиды?

– Отчасти, – уклончиво отзывался Ковальски, у которого не было желания сейчас вступать в прения или читать лекции непросвещенным. – Порой об этом на Википедии, ладно? – и он снова обернулся к стремянке: Прапор, откопав себе все же то, что ему понравилось, спускался на пол.

– Если это что-то типа, – не слушал его Джулиан, захваченный новой идеей настолько, что даже перестал валяться на диване и сел ровно, – я готов сменить название своего клуба!..

– Что это за новая блажь? – изумилась Марлин. – Всю жизнь был «Мадагаскар» – и вдруг стал «Лемурией»?..

– Потому что в этом есть глубинный смысл! – важно поднял палец Джулиан. – Это будет демонстрировать тонкий вкус и глубокие познания… И намекать на то, что внутри царит истинная гармония и идеальность!

– Угу, – лейтенант покосился на него неодобрительно. – Или будет наводить на мысли антропологического характера. О том, например, что есть гипотеза насчет промежуточного звена между человеком и обезьяной – дескать они как раз и жили на этом затонувшем континенте…

– Это как раз тебе подходит, – добавил Шкипер неласково.

– Вы злые и грубые, – ничуть, кажется, не смущенный таким поворотом дела, заявил Джулиан, устраиваясь на диване обратно и забрасывая ноги на подлокотник. – Я тут, можно сказать, Высоким искусством занимаюсь, а вы? – он произнес эти слова так, что всем стало понятно: «Высокое» надо писать с большой буквы.

– А мы здравым смыслом, – вздохнул Ковальски. – Джулиан, уймись. Серьезно. Далась тебе Лемурия!

– Много ты понимаешь, – фыркнул тот, поправляя волосы. Марлин всегда находила забавным то, что их-то «король сцены» обесцвечивал до стильного серебристо-серого цвета, а вот про брови забыл – так и остались русыми...

– Это основы маркетологии. Продукт должен быть уникальным!

– Ночных клубов по Манхеттену знаешь сколько?

– Зато лемуры на планете только в одном месте водятся. Ассоциативный ряд, все дела.