Штормовое предупреждение
Шрифт:
Он повторял это про себя и повторял, бесконечным циклом, пытаясь сделать пережитый опыт осмысливаемым, перевести в сферу понятных ему логических тезисов, а рядом с ним, уткнувшись в его плечо, лежал Рико, и все, что теперь хотелось, это как-то передать ему свое видение происходящего, чтобы и он осознавал, как много сделал. Ученый еще сам не представлял, каким образом сможет дать сослуживцу понять все то, что он хотел ему донести, но предчувствовал, что говорить бесполезно.
Чувства. Эмоции. Ковальски с ними носится, пытаясь вникнуть в суть явления, а в итоге упирается в то, что даже не может дать им внятного определения. Они происходят с ним, как… Как радиация. Просто происходят. Ты даже не всегда понимаешь, что это именно они. А поделать ничего не можешь…
Он мучился этим всем, пока Рико не обнял его. Не прижал к себе, не принял в тепло, и от этого не стало хорошо и спокойно. Все вопросы остались где-то по ту сторону кольца крепких
Он проснулся от того, что Рико гладил его. Без какого-либо подтекста, просто гладил, выражая свое отношение. И это было волшебно. Ковальски нашел его руку своей и переплел пальцы, так же, как проделал это ночью. Он хотел так просыпаться. Он хотел, чтобы ему было кого прижать к себе поближе, кому пригладить волосы, кого успокоить. Чтобы ему верили.
Потом он открыл глаза и теперь уже не только чувствовал, но и видел довольного, угревшегося у него под боком напарника. Как тот уткнулся лбом в его ключицу, весь будто состоящий из острых углов, сработанный природой топорно, сплеча, совсем не похожий ни на что такое, рядом с чем мужчине хотелось бы просыпаться по утрам. Ковальски погладил его по изуродованной щеке, чувствуя сейчас к подрывнику самую настоящую неподдельную нежность. Рико бывал так же беспомощен перед собственным безумием и собственным внутренним страхом, и неустроенностью, как и он сам. И Ковальски знал, как живительно-необходимо бывает получить чужую поддержку в такой момент. Он чувствовал, что Рико дорожит и им, и тем, что между ними сейчас происходит. Старается не нарушить ненароком, по незнанию или от неумения, хрупкое, как яичная скорлупка, чудо. Как правило грубоватый и незамысловато-бестактный, он умел быть и по-настоящему нежным. Он хотел им быть. Хотел быть для кого-то, кому не все равно. Он и гладил-то будто вполсилы, словно репетируя, не уверенный, что сможет погладить по-настоящему и что почувствовать его руки может быть приятно.
Ковальски открыл было рот, чтобы позвать его, и только воздуха в грудь набрал, но Рико ощутил его движение и приблизился сам, ткнулся в шею, коснулся губами там, потом под ухом, все такой же осторожный. И только будучи принятым в объятия, успокоился, заворчал тихо и удовлетворенно. И Ковальски в этот момент внезапно со всей ясностью осознал: это навсегда. Теперь так может быть всегда. Теперь всегда так и будет. Он может делать что угодно – кодить, проводить опыты, собирать приборы – и Рико будет с ним рядом. Просто представив, что он может читать, вот так же валяясь на диване или на травке, с тем, чтобы чувствовать у бока чужое надежное тепло, он поневоле расплылся в улыбке. Тепло, Господи Боже, самое настоящее!
Ковальски смотрел на напарника в этот момент, немного сверху вниз, как, в общем, и привык смотреть, будучи выше, и подумал о том, что будущее — их, черт возьми, будущее — в руках именно у него. За пределами этого маленького домика — большой и не всегда дружелюбный мир, в котором хватает людей, не имеющих никакого желания быть аккуратными со словами. Рико конечно не беспомощен, но в социальных вопросах, пусть не во всех, но во многих, оглядывается, ища того, кто ему подскажет. И он нуждался в такой же подсказке прямо сейчас. Рико сделал то, что мог сделать, что сделать хотел и считал сделать необходимым. Он ни к чему не принуждал Ковальски, и только лейтенанта теперь касается, как он ответит и что именно это будет за ответ. И Рико ему поверит. Какую бы чушь он ни наговорил, какую бы ложь ни выдумал в качестве оправдания – Рико безоговорочно, безоглядно, беспрекословно ему поверит, примет его слова за истину, положится на нее и будет поступать согласно ней. Для него-то самого все было естественнейшим делом: если людям вместе хорошо, что еще надо-то?..
Ковальски знал, что отношение Рико к нему — явление самостоятельное, и оно не связано с тем, как резко изменилась жизнь подрывника после того, как он попал к ним в отряд. Рико не зациклился на первом же незнакомце, который после всех испытаний отнесся к нему по-человечески. У него было время прийти в себя, осмотреться, обдумать, взвесить и выбрать. Наверное, потому он теперь так же поступил и с напарником: дал ему шанс на все то же самое.
Когда-то его вытащили из ада, и он привязался к людям, которые завершили безрадостный для него период жизни. К военному, который это сделал, и к врачу, который его вылечил. Но то, что было теперь, не было ни плодом благодарности, ни слепым стремлением обездоленного обрести хоть что-то. Рико любил его искренне, всем своим существом, и Бог знает, когда это случилось, и понял ли он сам, что именно с ним произошло. Зато очень хорошо понимал то, что происходило теперь. Как в тот момент, когда он жался к ласкающей его ладони щекой, и глаза у него темнели, будто от боли. Он весь говорил: “Да, я знаю, я не то, что ты хотел, но я люблю тебя”. Гладил осторожно, самыми кончиками пальцев, боялся тронуть, боялся задеть, сказать
Рико вытянул шею и поцеловал его в щеку. Даже не поцеловал — коснулся сухими губами, тронул и снова опустил голову. И Ковальски его приголубил. Обнял за шею, прижал лохматую голову к груди, сделал так, чтобы внешний мир остался за пределами его рук, гладил Рико по загривку, шептал ему ласковые и такие простые, незамысловатые слова, от которых тот млел. Доверчиво свернулся калачом, словно только того и ждал всю свою жизнь, и задремал, пригревшись, как будто наконец-то нашел свое место. Именно в тот момент Ковальски и ощутил его своим. Полностью, безоговорочно, со всеми потрохами своим, родным, близким… любимым.
Ему стоило только протянуть руку. Оказывается, все было так просто! Он протянул к Рико руку, когда проснулся, и Рико подсел ближе, охотно, с радостью, торопясь. Эта его открытость, и то, как он улыбался, давали Ковальски неоспоримую уверенность. Он в жизни так уверенно себя не чувствовал, как теперь, когда отчасти отвечал за не слишком нормального напарника… Ковальски поймал себя на том, что в некоторой степени это ощущение ему знакомо: он нередко работал с подрывником в паре, или хотя бы в общей группе, и каждый раз чувствовал себя увереннее, зная, что за спиной есть кто-то еще – но лишь теперь осознал, что возникало такое переживание не из-за уверенности в прикрытии. Дело не в том, что его есть кому подстраховать, а в том, что это он ограждает кого-то, оставленного у себя за спиной, от опасности.
Он потянул Рико к себе. Ему хотелось как-то выказать это все – то, что он сам для себя выразить не мог. Подрывник охотно подался навстречу, не сопротивляясь. Ковальски положил ладонь ему на щеку, рассеченную шрамом, погладил эту отметину, вызвав у Рико глухое утробное ворчание. Это было так близко, так доверительно — трогать его здесь. И этого не хватало. Полузакрыв глаза, подрывник глядел на него с какой-то полуулыбкой, просто радуясь тому, что происходит с ним здесь и сейчас.
Рико привез его сюда, чтобы обогреть. Чтобы Ковальски не тронулся окончательно. Подрывник ничего не хотел для себя. Он спрашивал только об одном-единственном: если любить разрешат ему. Чтобы кто-то любил его в ответ – нет, так много он не требовал. И здесь, в этом сумрачном углу, у открытого огня, впервые за долгое, такое долгое время Ковальски стало спокойно, и он почувствовал себя хорошо – ну это так, если брать во внимание только собственные шкурные интересы и каким-то чудом игнорировать то невероятное явление, какое представлял собою Рико… Рико дал ему выбор, и он, черт его дери, знал, как с ним обойтись. Он думал теперь, как же дать понять, он – выбор – сделан, и не хотел, чтобы Рико сомневался в этом выборе. Гладил грубую отметину шрама подушечками пальцев, заставляя подрывника блаженно жмуриться, гортанно порыкивать от переполнявшего его чувства. И до самого последнего момента подрывник кажется не осознавал, что собирается делать Ковальски дальше — был с ним так близко, нос к носу, жмурился от прикосновений, урчал… И замер, как громом пораженный, когда его губ коснулись чужие. Лейтенант в тот момент окончательно уверился, что принял верное решение. В голове даже не мелькнуло тени сомнения – ни в происходящем, ни в Рико, ни в том, что он может отреагировать как-то не так. Он подождал, дыша тому в губы, пока Рико не свыкся. Не прикоснулся к его лицу сам, будто не веря и убеждаясь в истинности происходящего. У него сбилось дыхание, а рука дрогнула. Ковальски помнил его глаза – ошалевшие, не верящие, лихорадочно блестящие. «Мне?», – светилось в них недоверчиво. «Это мне? Это правда мне? Это для меня? Это по-настоящему?».
Это было ему. По-настоящему. У Рико дрогнули и губы, он оглушено подался ближе, прижимаясь ими, напряженно, неловко… Послушно поддался чужому нажиму, но замер, неудобно пригнув голову, стоило отступить. Вот только тогда Ковальски и понял. До него запоздало дошло, а мог ведь и раньше сообразить, без таких подсказок. Рико не умеет. Он просто не умеет целоваться, понятия не имеет, как это, только и будучи в силах прижаться губами и замереть, скребя пальцами по одеялу, и этого уже для него так невыносимо много, что это душит подрывника. Да и где ему было научиться? Кто бы его целовал? Он не знал, каким образом это обычно происходит, никогда не получал ни от кого ничего подобного, даже не рассчитывал, что когда-нибудь может перепасть и ему. Для Рико это было таким же удивительным чудом, как для самого Ковальски — оказаться здесь, когда другой человек принял за него это решение… Рико с такой готовностью потянулся к нему, как будто на свете для него не было ничего лучше, чем сидеть на краю ойкумены в этом заброшенном домишке и быть так близко к… К нему. К своему напарнику. Рико не колебался, не сомневался, не пытался даже понять, что происходит — ответил сразу, не задумываясь, и теперь до дрожи боялся сделать что-то неверно. Ковальски взял его лицо в ладони.