Штормовое предупреждение

Chiba Mamoru

Рико дышал горячо, почти не отрывая губ о его кожи. Ему нравилось это касание. Ему нравился контакт губами. Ему нравилось трогать ртом, потому что это было близким. И еще потому что он чувствовал, как Ковальски дрожит, стоит его так потрогать. А теперь это сделало его голодным. Он вспомнил обо всем этом и теперь не мог забыть.

Нельзя торопиться – им некуда торопиться – но и медлить невозможно – ибо промедление, как говорится, смерти подобно. Они, безусловно, вместе, они целуют друг друга, по-настоящему, в губы, глубоко, и понемногу привыкают, – они оба – что это доступное им счастье. И постепенно ставки будут расти. Сейчас, когда мозг соображал пусть не очень быстро, но трезво, он думал об этом. Вертел проблему так и эдак, со всех сторон, как трехмерную модель, которую еще только предстояло собрать. Первичный восторг

схлынул, шторм успокоился, и необходимо было подумать над тем, что станет следующим шагом. Стоило посмотреть правде в глаза: им придется столкнуться с не самыми простыми задачами. Им не по тринадцать лет. Им не хватит поцелуев в темноте. Уже не хватает. И что дальше? Что делать в будущем? Это он должен принять решение и найти ответ на этот вопрос. Рико уже льнет к нему так настойчиво, и стоит поторопиться с поиском ответа, потому что… Потому что… Если что-то будет не так, это Ковальски будет за происходящее в ответе. Вот почему. Потому что Рико доверяется ему во всем. Позволяет вести себя. Подчиняется.

Он вдруг разозлился – и сразу, как-то одним махом понял, почему разозлился Рико, когда правил ему спину на этом самом одеяле, не так уж давно. По сравнению с тем, что недавно закончилось — а он даже не мог подобрать достойного названия для этого периода, как-то обобщить, обозначить хотя бы для себя иначе, чем под всеобъемлющим словом «это» – такая проблема просто цветочки. Они одного пола. И что теперь? Ему жизненный опыт подсказывал: кто хочет – тот сделает. А они оба хотели. Да, это будет сопряжено с неудобствами и при том — чисто физическими неудобствами. Но по сравнению с тем, чтобы спать на снегу, карабкаться на отвесную скалу день за днем, преодолевая целый кряж, да даже по сравнению с тем, чтобы сесть на шпагат в свои тридцать — это ерунда. Планомерные тренировки, растяжка и разогрев мышц, немного приготовительных процедур. Говорить не о чем.

Даже странно было, насколько невыразительной, незначительной показалась ему эта проблема. Если бы такая идея — хотя бы в качестве теоретической задачи для решения — пришла ему в голову еще неделю назад, он бы не посчитал ее такой уж ерундовой. Но неделю назад у него не было Рико. А это многое меняло.

Ковальски рассуждал об этом пока что исключительно теоретически, потому что прежде чем воплотить что-либо он должен был долгое время держать замысел в своей голове и проверять его. Однако подрывник будто почуял, о чем он думает – Ковальски уже не раз ловил его на этой необыкновенной понятливости. Ему приходило в голову, что объясняется это тем, что Рико меньше концентрируется на словах других людей, зато более внимателен к невербальным признакам.

Расслабляющие проглаживания стали голоднее, а чужой горячий рот нашел особенно чувствительное место где-то между ребрами. Наверное, там лучше ощущалось биение сердца, а Рико всегда завораживал этот ритм. Лейтенант даже не сразу сориентировался, убаюканный этим теплом, которое медленно и неумолимо нагнетал подрывник. Чувствовал свой позвоночник подобием электрической дуги, не успевал за событиями, попадая в полную зависимость от Рико и от всего, что он делает. И тем быстрее пришлось всплыть из этой тягучей нирваны, когда он почувствовал чужую осторожную руку ниже живота. Успел перехватить мощное запястье и сжать его – и тут же ощутил ответный всплеск эмоций Рико, выраженных всем: сорвавшимся дыханием, тремором, тихим невнятным возгласом.

«Что-то не так?»

– Не надо.

«Почему? Ты же хочешь».

Рико не вырвался из его хватки и не потянул за собой его руку вниз, хотя вполне мог бы, но пальцами огладил, заставив Ковальски мучительно выдохнуть и втянуть живот, будто это могло бы помочь.

– Потому что это выглядит, как итог всего, – попытался пояснить он. – Я не ради этого с тобой…

Рико уже привычным жестом потерся об него, наклоняя голову. Лейтенант кожей чувствовал его улыбку, перечеркнутую шрамом.

«Но ты хочешь. Тебе это сейчас мешает думать. Я хочу дать тебе все».

– Я не могу так.

«Я могу».

– Рико…

«И я хочу. Хочу так».

Он приподнялся, чтобы заглянуть лейтенанту в лицо. Того насторожил его непривычно серьезный вид.

«Я хочу, чтобы ты остался, даже когда это тоже случится. Хочу знать, что останешься».

Тогда до него дошло. Рико хотел увериться, что это волшебство не продиктовано долгим голоданием по человеческому

вниманию, и что, утолив чужой голод, он, тем самым, не уничтожит повод быть с ним рядом.

Ковальски выпустил чужую руку, и все получилось как-то само собой. Он поцеловал Рико, хотел его поцеловать, хотел как-то ответить на его порыв, и тот воспринял это как согласие. Снова свалил на спину — черт, это оказалось очень приятным переживаем — и бесстыже затискал. Согретое теплом их тел логово из одеял было не то гнездом, не то жерлом вулкана, не то чем-то еще похожим, где ты лежишь на дне, а над тобой довлеют, подавляя тебя, высшие силы — ограждающие от внешнего мира стены, небеса, рок в конце концов… И то, что так не принято, так не делают, то, что это непривычно, неудобно, непохоже на красивую романтическую историю и что в итоге здесь станет мокро, Рико, очевидно, полностью не волновало.

Лейтенант ощутил между своих бедер горячую руку напарника, почувствовал трение его кожи о свою и перестал ощущать разницу между ним и собой.

Он что-то такое читал про это все. Его всегда все на свете интересовало, он и в эту тему нос сунул – ох давно же это было. Кажется, еще в раннем зеленом студенчестве. В те годы, когда хочется не столько узнать, что к чему, сколько плюнуть на установленные Системой правила. Из всего, перечитанного им об этом, в память врезалось одно-единственное соображение, и как раз оно-то и казалось Ковальски краеугольным камнем. Когда ты с женщиной, ты восхищен ею, тем, какая она, как красива, как она привлекает тебя, но никогда бы не пришло в голову быть ею: она другая, априори другая, полная противоположность тебя. Но если ты с мужчиной, вы похожи. И стремление к нему перемешано с желанием быть им, быть таким же, находится в этом теле, в этой личности, является ею… Эта идея казалась Ковальски толковой и логичной, и только сейчас, когда Рико ласкал его, он понял, насколько теория может отстоять от практики. В теории-то идея была безукоризненна. Но на практике он был сейчас с Рико, и он не хотел быть им. Ковальски нравилось все происходящее таким, каким оно было, нравились те различия, что делали его и напарника такими непохожими, и ему не хотелось что-то менять.

Темнота, разбавленная пламенем, влажная кожа, жар – и он не может оторвать голову от одеяла, потому что Рико прижимает его так крепко, впивается ему в губы, и Ковальски в этом слышит то, что переживает сейчас подрывник.

«Ты у меня есть».

И он у Рико был.

Пальцы у подрывника внезапно легкие, аккуратные, трогают его чутко. Как мину, которую предстоит обезвредить. Ловкие пальцы. Виртуозные… И Ковальски с собой ничего поделать не может – его выгибает, бьет дрожью, от каждого чертова касания бьет, потому что Рико… Рико и он…

В голову непрошеной гостьей вдруг заявляется мысль, что Рико не только пиротехник, но и карточный шулер. И что единственное, что его всегда выдает – это выражение лица, а отнюдь не неумение совершить с виду неуклюжим движением невозможное. И что руки у него просто волшебные, и что им хочется принадлежать – и принадлежать как можно скорее, теперь же, немедленно…

Подрывник понимает, что спокойно не получится, что двухметровый спецназовец – не то существо, которое можно придавить к лежбищу, только прижав ладонью, и Рико наваливается всем весом. Укладывает его носом в складки одеяла, переворачивая, как куклу, и мир сжимается, сужается до крошечного островка, где Ковальски чувствует горячие губы там, на затылке, где он так любит, а чужая рука тем временем хозяйничает на его теле. Он взмокшей спиной ощущает Рико, но только и может, что бессильно стонать сквозь зубы – всего этого слишком много для него одного. Чувство времени и так-то ему изменило, а теперь, наверно, уже и не вернется никогда – все закольцовано, все в цикле, и вместо хода маятника, размеренного, всегда одинакового движения – движение его собственного тела. Он упирается коленями, пытаясь дать себе хоть немного места, отвоевать толику свободы, но Рико с тираническим обожанием легко сваливает его назад. И движение, заменяющее привычный отсчет часов, возобновляется, такое же неумолимое и так же ведущее к беспамятству. Над ухом он слышит бархатистое рычание – Рико вошел во вкус. Пальцы в этой ласке у него куда более умелые, чем губы в поцелуях, и он кружит, мучает, заставляет, в конце концов, забыть все рассуждения. Отдаться ритму, доверится его руке, ни о чем не думать, и в итоге, полностью в нем раствориться…