Штормовое предупреждение
Шрифт:
Когда он открыл глаза, в поле зрения попал подрывник, беззаботно облизывающий пальцы. Это зрелище внезапно смутило его – пожалуй, даже больше, чем все то, что тут у них происходило. Не то чтобы Ковальски его стыдился. Они и раньше друг друга трогали. Сложно было бы жить на одной территории столько времени и не контактировать. Но эти контакты никогда не несли в себе чего-то большего, чем рабочая необходимость. Приходилось подсаживать друг друга при штурме препятствий, вытягивать из провалов, спать вплотную в окопе, деля один спальный мешок, оттирать от копоти в холодной воде лесной речушки – и много, много прочего тоже приходилось, но они всегда были закрыты друг от друга. И тем разительное был контраст теперь, когда Рико так голодно тянул его к себе…
“У него никого никогда не было”, – напомнил себе лейтенант сквозь туман. Никогда. И он
– Ну, все в порядке, видишь?.. – он слабо поскреб подрывника под подбородком. – Ничего не исчезло. Ты зря опасаешься.
Он попробовал было погладить напарника, но казалось, его руки теперь трогали Рико прямиком по обнаженным нервам. Тот реагировал так остро, весь вздрагивая и стараясь подавить эту дрожь, что Ковальски потянул его к себе, успокаивая. И Рико кажется, понял это, послушно позволил уложить себя, но так и не выпустил из рук. И даже задремав, все еще нервно подгребал к себе поближе, стоило чуть пошевелиться – боялся. Все так же.
Суть в дополнении. Один всегда принимает решение там, где не может его принять второй – и наоборот. В этом, судя по всему, и соль того процесса, который психологи называют «гармоничными отношениями». Он и Рико просто... конкатенируются друг с другом. Каждый делает для другого то, чего тот не может сам. Рико принял решение в тот момент, когда Ковальски персонально этого сделать не мог, а теперь терзается сомнениями, которые тот развеет – и сделает это, черт возьми, с удовольствием… Судя по всему, и принятие решений за него Рико доставляет приятные ощущения – такие же, как те, когда он валит лейтенанта на спину, норовя заласкать, заглушая слабые протесты.
Ковальски протестовал, потому что ему не хватало возможности подумать и проанализировать происходящее. Он слабо возился, впрочем, заранее предполагая, что все будет тщетным – и в какой-то мере он и желал, чтобы Рико его не послушал. Потому что Ковальски любит неуправляемые вещи. Любит оружие, любит разрушительные вещества, все эти лазерные лучи и бактерии, любит большую мощную технику, бронебойные снаряды… и вот теперь Рико тоже. Самое, пожалуй, неуправляемое разрушительное явление в его жизни.
Они задремывали и снова просыпались, первым делом нашаривая рядом того, второго. Ковальски привык погружаться в сон от тепла, окружавшего его, и просыпаться, чувствуя теплое же касание. Эйфория от всего случившегося еще не покинула его. И он знал, что долго это блаженное состояние не продлится. Стоило ловить шанс, пока он есть, не пытаясь насильно заставить мозг работать.
А между этими двумя пунктами: пробуждением ото сна и новым в него погружением – они были друг у друга. Тут, на отшибе мира, проще было принять то, что казалось бы дикостью в обычном течении вещей. Можно было не обманывать себя и сознаваться в истинном положении дел. Да и как было не сознаться – может, Ковальски бы и не заговорил на такую тему, но Рико его и не спрашивал. Он делал. Снова – как и в случае с этой поездкой – делал, как сам считал нужным. Протягивал руки, бесцеремонно завладевал, увлекая за собой, и лейтенант уже ничего не соображал, кроме того, как им в очередной раз вместе хорошо.
Он делал то, что хотел. И получал от этого головокружительный кайф – от подлинного, неоспоримого чувства, что он делает все хорошо и правильно. Ковальски находил в полутьме чужой шрам, тот, что рассекал лицо напарника от самой брови, чудом оставивший глаз целым, и прослеживал его губами, до шеи, до бьющейся артерии, до той точки, где Рико влажно выдыхал, почти со всхлипом. Прикосновения к шрамам всегда вызывали у подрывника волнение – и если раньше лейтенант полагал, что причина ясна и понятна, ведь это уязвимые места, а Рико хлебнул горя и не хочет повторения – то теперь он понимал, что эта причина не единственная. Шрамы у него правда чувствительны. И если погладить Рико по рубцу, а потом прижаться всем телом – можно понять, насколько именно… И Ковальски его гладил, а потом находил в полутьме губы, позволяя подрывнику забываться, отпуская себя, так же потеряться в ощущениях, как прежде позволил потеряться ученому он сам, утратить контроль и просто отдаться новому
Он позволял Рико валять его, отдался весь его страсти и не собирался останавливать это безумие. Отлично понимал, что сам Рико не затормозит, доведет дело до конца, и не беспокоился об этом. Ну не затормозит, ну доведет, и что? Рано или поздно это все равно случится. Почему бы и не теперь? Рико хочет его. И не стесняется это выражать, и с точки зрения лейтенанта это обстоятельство – лучшая причина, чтобы сказать ему «да». Он хотел, чтобы его хотели. Отлично знал, что по этому поводу говорит «общепринятое мнение» – что это его прерогатива, а не партнера – но поделать с собой ничего не мог. Ему всегда недоставало сознания, что все происходящее – плод не только его усилий, что не он один заинтересован в исходе. Ему не хватало того, чтобы – даже если он сам промолчит – другой непременно сказал: «Я не хочу тебя отпускать». Его всегда в итоге отпускали. Отпустили из дому, отпустили с кафедры. Он уходил, просто надеясь, что кто-нибудь не захочет с ним расставаться. Но этого никогда не происходило – до последнего момента. Потому что Рико с ним расставаться не захотел.
====== Часть 25 ======
Ковальски каждый раз чувствовал его едва сдерживаемое желание, позволяя Рико с каждым же разом заходить дальше и убеждаться, что ему рады. Ему нравилось это внимание подрывника. А тому нравилось вообще все – нравился напарник, нравилось его тело, нравилось, что он голый, нравилось его трогать, нравилось вжимать собой в одеяло и не встречать сопротивления. Ковальски с ним расслабился и, только чувствуя, что Рико колеблется, не решаясь сделать что-то, успокаивающе его касался. Как будто подтверждал, что существует – на тот случай, если готовый ко всему, и к этому в том числе, напарник вдруг усомнится. Да, об этом он прежде как-то не думал... То есть думал, конечно, но не связывал в своей голове собственную возможную смерть и последствия, которые она повлечет для того, кто с ним свяжется. Привык всегда судить по себе и по тем, кто был с ним рядом – своему отряду или отряду Северного ветра... С самими собой стоит все же быть откровенными – если пристрелят кого-то из них, второму это будет проще, чем далось бы любому, кто живет другой жизнью – не такой, как у них. Они-то к этому каждый раз подспудно готовы... Это если напарник не поймает следующую пулю, конечно – что тоже вполне вероятное событие.
Он действительно забылся на это время. Перестал о чем-либо думать, анализировать, сравнивать. Перестал все, что, он считал, делало его – им. Рико словно бы утянул его в свое безумие, и это было то, что надо – лучше марихуаны, лучше рабочего изобретения, лучше наконец-то сдохшего врага. Лучше всего, что он знал. И эти знакомые, надежные руки, трогающие его, так... Так желанно, так... Вопросительно?..
– Все в порядке, – прошептал он напарнику на ухо. – Все хорошо. Не останавливайся.
«Ты уверен?» – Рико взял его лицо в ладони, не позволяя отвернуться. Большими пальцами поглаживал скулы и соскальзывал выше, словно пытаясь стереть морщинки «гусиных лапок» с чужого лица.
– Конечно.
«Ты точно хочешь?».
Ковальски заставил себя сосредоточиться. Ему сейчас блаженно-прекрасно, но почему, спрашивается, он имеет право себе это позволить, а Рико нет? Тот-то себя в руках держит и берет на себя ответственность за происходящее… Потому что ему кажется, что он знает, чем рискует. Потому что Ковальски привык жалеть себя и не очень-то задумывался о других. У них ведь есть кто-нибудь, правда? У Прапора есть его Купидон, и у них очень мило и романтично все складывается. У Шкипера была Китка. А Рико, кажется, ни в ком не нуждался, у него была его Перки. Выше него на голову, худющая, белобрысая и пластиковая. “Худющая и белобрысая”, – повторил про себя Ковальски. Выше на голову. Нет, он просто феерический слепой идиот, с этим надо смириться…