Штормовое предупреждение
Шрифт:
– Если он будет находиться с нами, ему будет намного проще социализироваться, – его лейтенант отправил очередной солнечно-оранжевый плод в горку. – И он будет под нашим неусыпным наблюдением. Все, как ты и хотел.
– Как ты только до этого додумался…
– Ну, как обычно у меня это бывает: занимался своим делом, и тут вдруг это пришло мне на ум… – казалось, собеседник не уловил сарказма. – Мы обсудили мою идею с Дорис, и она не против. Правда же?
Дорис закивала.
– Как вы мило пытаетесь меня спихнуть друг другу!.. – фыркнул ее брат, но поворчать как положено ему не дали.
– Френсис, ты ведешь себя как ребенок, – менторским тоном начал Ковальски. – Или не ты мне жаловался, что умираешь со скуки дома? Мы найдем, чем тебя занять…
– Чистить за вами пистолеты?
– Я не дам тебе в руки оружие!!! – незамедлительно взревел Шкипер, которому, кажется,
– Лечить тебя от прогрессирующей мизантропии, а Шкипера от паранойи, – все так же ровно закончил лейтенант. – Что ты сидишь, ломаешься? Мы отлично разместимся у меня в лаборатории.
– А может ты его еще и усыновишь?! – кажется, его командира эти уговоры раздражали даже сильнее, чем сама идея.
– Шкипер, – Ковальски был сама невозмутимость. Было ясно, что он долго над этим думал и готов был отражать любую атаку сомнений или язвительных замечаний. Впрочем, стоило найти малейшую трещинку, крошечную брешь в монолитной, казалось бы, стене его логики и уверенность эту как ветром сдувало. – Если мы не сделаем из него нормального члена общества, то никто не сделает.
– Я знаю, – отмахнулся командир. – Не мешай мне бушевать. Я соглашусь, но не раньше, чем через полчаса, а до этого времени я буду поливать вас, на чем свет стоит.
– Это сколько угодно. Хочешь мандаринку?
– Нет. Я хочу дробовик и президентское помилование!
– Ой, только не деритесь из-за меня, – фыркнул Блоухол, отмахиваясь обеими руками, будто ему давно предлагали такой поворот событий, а он все отказывался.
– Кстати да, – Ковальски, кажется, только вспомнил об этом. – Может, тебя несколько примирит с действительностью спарринг? Тебе это всегда поднимает настроение.
Шкипер, не дойдя до окна, резко развернулся на каблуках.
– Даже больше, чем то, как мы будем жить, имея в штате Блоухола, меня интересует, какая муха укусила за прошедшие три дня тебя, – заметил он.
– Мухи зимой не летают, Шкипер.
– Так, ну хоть занудство на месте. Теперь, по крайней мере, я точно знаю, что тебя не подменили пришельцы… – он устало плюхнулся на диван и немедленно покосился на Блоухола.
– Попробуй не видеть в нем постоянную угрозу, – предложил ему Ковальски, проследив этот взгляд.
– Иди в пень, – отмахнулся командир от этого любезного совета.
– Я еще кофе не пил, — ответил тот, — как же это я уйду?
Блоухол захихикал, мигом перестав напоминать кого-то опасного и утратив весь злодейский флер. Шкипер устало покачал головой на это.
– Если я замечу хоть что-то, – угрожающе заметил он, – хоть половинку от «чего-то», тень от «чего-то» …
– Не заметишь, – ангельским голосочком пообещал Блоухол. – Я в этом поднаторею.
Прапору снилась Купидон. Совсем такая, какой он ее видел в последний раз, – глаза широко распахнуты, на щеках розовый румянец, и вся она такая – розовая, светящаяся. Он часто видел Купидон во сне – чаще, чем в реальности, к сожалению. Во сне они подолгу сидели где-то – он никогда по пробуждении не мог толком припомнить, где же именно, но предпочитал думать, что это был цветущий сад, – и глядели вдаль. Часто он держал Купидон за руку, а иногда оборачивался, чтобы посмотреть на ее профиль, и тогда она тоже оборачивалась к нему. В ее волосы были вплетены цветы, а платье было такое легкое и струящееся, что казалось его и вовсе нет. Иногда его и правда вовсе не было, кстати.
В реальности они виделись, всегда заключенные в упаковку униформы. Он – своей, Купидон – своей. Ему было так жаль ее – форма должна, он считал, служить для удобства, не только для узнавания. А Купидон весь день вынуждена бегать, выбиваясь из сил, в своем строгом по фигуре пиджаке, юбка-карандаш стреноживала ее, а туфли натирали ноги. Но ничего не поделаешь – серьезная фирма, дресс-код. И чтоб непременно шейный платок или галстук был того же цвета, что платочный уголок, выглядывающий из нагрудного кармана. Сущее мучение, а не форма.
Купидон стеснялась и даже расстраивалась из-за того, что он никогда не видит ее в чем-то другом, но ее друг быстро привык и находил в этом своеобразную прелесть. Ее рабочий костюм прочно ассоциировался у Прапора с его обладательницей, как нечто неразрывное в цельный образ. Что-то вроде супергероя и его костюма, без которого его никогда в жизни никто не признает.
Когда Купидон появлялась подле него – обычно подбегая, чтобы поскорее оказаться рядом – время немедленно начинало идти быстрее. Кажется, энтропия, о которой Прапор как-то слыхал краем уха от Ковальски, имела на них двоих длинный и острый зуб. Все ускорялось, мир размазывался в цветную карусель, и только
И вот, теперь, Прапору она снилась, и вместе с тем молодой человек осознавал, что происходящее – это сон, и очень надеялся, что сон этот останется светлым.
Прапор боялся за Купидон. Каждый раз сталкиваясь с новой опасностью, он думал, что и она могла бы столкнуться с чем-то подобным, потому что и ее носит из-за специфики работы по всему свету – точно, как и их отряд. Благодаря этому-то, надо признать, они и встретились. Купидон даже упоминала как-то, что подруги ее дразнили: вот дескать, работкой наградили небеса, как тут познакомиться с кем-то интересным…
Работа их отряда каждый раз доказывала ему, что мир – достаточно опасное место, и невозможно находиться в безопасности даже у себя дома, лежа в собственной кровати. Так что лучше не прятаться под одеялом, а встретить неприятности еще на подходе, пока они не успели занять внушительную площадь твоей жизни. В этом случае есть шанс задавить проблему в самом зародыше (хотя этот словесный оборот Прапора коробил – он совершенно не желал причинять вред каким угодно зародышам). Он просто опасался, что с дорогим ему человеком что-нибудь произойдет, что-то такое, с чем она не будет знать, что делать, или с чем ей просто не повезет. Он очень хорошо понимал, в чем разница между Купидон и той же Киткой или Евой, и какая огромная пропасть лежит между ними. Более того – и Купидон это понимала хорошо, хотя Еву она видела только один раз да и то случайно: во время их очередной прогулки ей понравился маленький католический храм, как будто перенесенный на улицы Нью-Йорка с площади Праги или Кракова – темный, похожий на старую деревянную игрушку, совершенно чуждый бетонным коробкам современных домов, окружавших его, закрытый от всех, мрачный, таинственный, спрятавшийся за кованой оградой, как за строем пикинёров… И все же, красивый – той чуждой, экзотической красотой старины, которую не подделать никакой искусной имитацией. Они заглянули, хотя внутри шла служба, и… Патер? Ксенз? Как называется священнослужитель в таких местах?.. Одним словом, человек в черной хламиде, стоящий за кафедрой, читал нараспев на незнакомом им языке из толстой, металлом окованной книги. Скамьи были заполнены примерно наполовину, вразброс. Купидон оробела перед всеми этими людьми в темной одежде и высокими сводами, стрельчатыми окнами – сделала шажок в сторону ближайшей квадратной опоры для хоров, прячась за нее, будто чувствуя, как неуместен тут ее вид и самое присутствие. Прапор же быстрым, профессиональным взглядом окинул помещение. Простреливаемость, места для укрытия, пути отступления в случае чего… И вдруг глаз его зацепился за знакомый силуэт. Присмотревшись, он безошибочно опознал короткостриженый светлый затылок и немедленно же понял, кому принадлежит вторая голова – человека, сидящего справа. Как раз в эту минуту Ева повернулась, показав им свой профиль, и что-то тихо произнесла Ковальски на ухо, а тот кивнул, не отрывая взгляда от какой-то точки, расположенной бесконечно далеко впереди себя. Получив ответ, Ева снова обратила все внимание на чтеца, и – Прапор не сомневался – глядела на него так же испытующе и пронизывающе, как и в тот день, когда их жизненные пути пересеклись впервые. Ева на все так глядела, все подвергала строгой оценке и безжалостному анализу. Она была похожа на хорошо ограненный брильянт, который используют не в ювелирном деле, для бессмысленного блеска, а в точной промышленности. В каждом ее движении, в каждом жесте была соизмеримость, уверенное знание и сдержанная сила. Купидон ничем этим похвастать не могла. Она не служила в силовом подразделении, она не умела за себя постоять, и эта ее полная непричастность к миру насилия и жестокости, с которым Прапор должен был иметь дело по работе, эта ее словно незапятнанность составляла немалую долю очарования Купидон. Она была сущим олицетворением счастливой жизни за пределами необходимости носить всегда при себе оружие. И именно в ее присутствии Прапор отчетливо-остро осознавал, насколько это оружие при себе ему необходимо – потому что таких людей, как она, надо оберегать.