Штормовое предупреждение
Шрифт:
– Рико, – позвал он тихо. Подрывник тут же вопросительно заурчал – он тоже не спал, наслаждаясь их покоем.
– Я думаю, мы можем завтра вернуться домой, – произнес лейтенант так же, не повышая голоса. – Как тебе кажется?
Рико коснулся его шеи в ответном жесте. «Если хочешь».
– Я думаю, все устаканилось, – пояснил свою мысль лейтенант. – Ничего уже не пойдет наперекосяк.
Подрывник поглядел на него оценивающе и, наконец, вдумчиво кивнул. Пожалуй, что не пойдет.
Утро двадцать пятого декабря — это возможно единственный день в году, когда дороги не так сильно забиты, как обычно. Большинство
Маленький домик на берегу канала (или залива?) оказался старой и очевидно давно брошенной частью ранее находившегося там же склада. Мостки, к которым должны были причаливать лодки, сгнили, а новых так и не поставили, и понемногу там все пришло в упадок. Ковальски понятия не имел, откуда об этом месте знает Рико, но ведь и он иногда уходит гулять один, мог и набрести…
Подумав об этом, лейтенант вдруг вспомнил и еще кое о чем.
– Рико, – позвал он. – Марлин просила купить молока.
Подрывник зашелся хриплым смехом, и, в общем, Ковальски понимал, что он имеет в виду. Скорее всего, проблему молока давным-давно и без них решили. Тем не менее, они уехали несколько дней назад, и стоит хотя бы закрыть гештальт и принести то, за чем они отправлялись. А то и правда все по Коэльо: цели не достигли, но осознали, что нужно вернуться домой…
Перед выездом Рико вдруг обнимает его – облапывает, утыкаясь лбом в плечо, и так стоит несколько секунд. Ковальски в первый миг растерян, но во второй уже привычно тянется погладить подрывника по затылку. Рико поднимает голову. Глаза еще немного ошалевшие, как будто его снова угораздило на дозу экстази, и “розовые котята” отправили его мозги в бессрочный отпуск.
Но все объясняется куда проще: Рико тянет его к себе и смазано целует, в очередной раз обкатывая на практике новоприобретенный навык. И Ковальски внезапно ловит себя на том, что ему этого недостаточно. Привык, приохотился за эти пару дней. И его тянет к Рико. Хочется чувствовать его, хочется знать, что он близко. Хочется его рук, его всего хочется – просто чтобы был. Одежда мешает. Нет контакта с кожей, недостаточно ощущений. Это не похоже на возбуждение и на прежнюю, знакомую ему глухую тоску не похоже. Он словно бы одновременно скучает по другому человеку и при этом же переживает радость встречи, стоит найти его глазами. Чувственный опыт, который ему не напоминает более ничего на свете. В голову ничего не приходит для сравнения. Он должен подумать об этом по дороге… С ума сойти, сколько собственный напарник подбросил ему новых тем для размышления, кто бы мог представить!..
Рико, едва запустив мотор, терзает радио, и спустя секунду оно отзывается потусторонним бормотанием Боуи. Ковальски, сидящего на своем привычном «штурманском» месте, это почти шаманское песнопение убаюкивает. «Ах если бы мы только были героями», – вздыхает Боуи, и в его голосе светлая грусть. «Если бы мы ими были, всего-то на один день…». Ковальски лениво бросает взгляд за окно. “Ничего бы не изменилось”, – думает он. Один день героизма ничего не решает. Либо ты держишься своей линии поведения всю свою жизнь, либо тебе нельзя доверять. Один-то день любой выдержит…
Рико насвистывает
«Я бы хотел, чтобы мы могли плавать», – мечтал Боуи тем часом. «Как плавают дельфины…». Ковальски про себя усмехается, вдруг вспомнив, как Блоухол назвал Дорис дельфином. Рико – не дельфин. Он, уж если на то пошло, такой же пингвин, как и сам Ковальски. Такой же неправильный, такая же пощечина всем устоям. Такой же ни на что непохожий. И с ним тоже можно плавать – это Ковальский, вытащивший при помощи Рико не одну глубинную бомбу, мог утверждать со всей уверенностью…
Во дворе дома тети Розы меланхолично ковырялся лопатой в снегу Мейсон. Не то чтобы ему хотелось это делать, однако его любовь к порядку была сильнее. Сначала услышав шум мотора, а после и увидев, как на своем обычно месте паркуется машина, он воткнул лопату в сугроб и устремил на новоприбывших взгляд, полный глубокой укоризны. И, как оказалось, знакомый шум заслышал не он один. Оба коммандос не успели даже дойти до двери, как на крыльце разгневанной фурией объявилась Марлин.
– Где вас носило, вы, – начала, было, она, но осеклась, увидев, с каким довольным видом шествующий впереди товарища Рико торопится вручить ей два литра молока в картонном паке. После этого широкого жеста слов у нее не осталось, и Марлин только взирала на лактозосодержащий продукт, оставленный у нее в руках, а после поплелась в дом.
– Да еще и на чужой машине! – заметила она в спину Ковальски, пока тот выбирался из своего ужасного шарфа. – Нет бы предупредить! Чем вы вообще думали!
– И тебя с Рождеством.
– Хотя, что еще ждать от человека, угробившего правительственный самолет…
– Тут могут быть варианты.
– Тебе что, даже не стыдно?
– Я знаю, что мне должно быть, – улыбнулся Ковальски. – Но я не хочу тебя обманывать.
Говорить, что угон был инициативой Рико, он не собирался. Да и вообще как-то комментировать происшествие не собирался. Техника для того и создана, чтобы ею пользоваться. С машиной ведь ничего не произошло? И если бы кровь из носу понадобилось куда-то ехать (это в Рождество-то…) – выручил бы любой из соседей.
– Надеюсь, у вас есть оправдание вашему поведению! – между тем не сдавалась Марлин, прижав к себе пак молока, как последний аргумент в споре, он же – единственная надежда достучаться до твердолобого упрямца-собеседника.
– Нет, – лейтенант покачал головой. – Но у нас был достаточный для него повод. Доброе утро, Шкипер.
Марлин живо обернулась к лестнице — действительно, командир этой шайки спускался, чуть прихрамывая, с третьего этажа.
– Ты вовремя, – с удовлетворенным видом заявила она. – Внуши своим подведомственным лицам, что они глубоко не правы, пока я им этого не внушила скалкой…