Синее на желтом
Шрифт:
Нетрудно было вообразить, как будет выглядеть такая постыдная декорация в траурном зале, и Демин, морщась, подумал: «Ну и картинка», и тут же снова упрекнул себя: «Пустяковая все же картинка!.. Не о том думаешь, Демин, не о том». Но думать о том, то есть о смерти, Демину было и непривычно и нестерпимо.
А вот мысли о черном бархате — хоть бы он сгорел как-нибудь или сгнил поскорее, черт его побери, — так или иначе входят в круг привычных, повседневных мыслей Демина. Ибо сколько ни фыркай, как ни чертыхайся — это театр. Да, театр. И не только потому, что черный этот бархат театру принадлежит и на театральном складе хранится, а прежде всего потому, что даже в нынешнем печальном предназначении своем он есть порождение театра. И только театра. Ну, а обо всем, что касается театра, Демин думает, можно сказать, всегда, хотя нередко, в дурном настроении, ворчит, что ему до смерти
Пустые слова, конечно, как же так не думать о театре? Это ведь жизнь Демина. Да, почти вся жизнь, ибо все остальное в ней с театром связано.
Ну а если еще можно как-то ухитриться не думать какое-то время о смерти, то не думать о жизни, вероятно, невозможно. Хочешь не хочешь, волей-неволей о ней думаешь… Вот попробуй не думай о Мигунове, когда он у тебя в печенках и селезенках сидит…
Тут Демин вспомнил, что как раз сегодня собирался наконец после репетиции поговорить с Мигуновым по поводу одного будущего своего спектакля. Теперь этот разговор, о котором Демин заранее знал, что он будет крайне неприятным, так как с бездарным Мигуновым совершенно невозможно столковаться, придется отложить, да и саму репетицию придется отменить. Какая уж сегодня репетиция! Впрочем, урона от этого никакого не будет: репетицию сегодняшнюю Демин назначил для того, чтобы ввести в старый свой спектакль двух новых исполнителей. Рвутся молодые на большие роли. Да ничего, подождут еще немного, не прокиснут. Но сегодня, в три, должна состояться и другая репетиция — назначенная Лапшиным репетиция «Ревизора». И вот, что ее тоже отменят, это уже плохо. Это почти катастрофа, потому что до премьеры осталось всего двенадцать дней. Только двенадцать, вместе с выходными.
Неужели Лапшин чувствовал, что «Ревизор» его последняя работа? Выходит, что предчувствовал. Он все в нее вложил, все, что накопил за многие годы, и спектакль рождался отличный — это в театре уже все признали, даже самые унылые критиканы. Рождался, но еще не родился, и, как заявил вчера на худсовете сам Лапшин, спектакль еще надо «стругать и стругать, дотягивать и подтягивать». Если сам Лапшин сказал «надо», значит, надо — Лапшин в таких случаях не ошибался. «Но кто теперь это сделает? Кто?» — «Как кто? Ты». — «Я?» — усомнился Демин, не ожидавший такого зигзага мысли. «Да, ты, Михаил Григорьевич, кто ж еще!» — «Ну, если больше некому… тогда действительно я», — согласился Демин и вздохнул. Кто-кто, а он-то знает, что такое предпремьерные хлопоты. Была бы еще своя, так сказать, кровная премьера, а то ведь чужая — и тут мысль Демина совершила поистине удивительный зигзаг: «Чужая, говоришь? А ведь уже не чужая! Запомни, Демин… Отныне нет для тебя в этом театре чужих премьер. Отныне, ты понял, Демин, отныне».
Это была потрясающая мысль, и Демин в какой-то миг застыл, пораженный ею, а затем невольно потянулся к телефону, словно хотел кого-то спросить «да?», но тут же понял, что подтверждений, собственно говоря, уже никаких не требуется. И так все ясно. Разве не ясно теперь, почему сверхделовой человек Селихов вдруг стал умолять Демина поберечь себя. И разве не ясно, почему Селихов сказал: «Я вам первому звоню». Умница Селихов, сразу сообразил «кто есть кто», а такая сообразительность чего-то да стоит в его деловом мире. А я, как видно, неисправимый лопух. Впрочем, не надо так преувеличивать таланты Селихова, тут даже мало-мальски толковый человек сообразит, что после Лапшина никому, вот именно никому, кроме Демина, не быть Главным. Претенденты, конечно, есть, как не быть претендентам, но какие… Аркадий Логинов, безусловно, способный паренек, очень даже способный и, как нынче говорят, перспективный, да только режиссер он без году неделя, институтское молоко, можно сказать, пока не обсохло у него на губах, и те несколько спектаклей, что он поставил за три года самостоятельной жизни, еще не дают этому лейтенанту от искусства права на генеральские погоны…
Что думает об этом сам Аркадий, конечно, неизвестно, но надо полагать, что паренек одарен не только художественным талантом, но и трезвым умом и, значит, поймет, что с Деминым ему сейчас тягаться не следует — рановато. Ну, а с Адой Сергеевной Демин и сам не стал бы тягаться. Ада Синицына — талантливый режиссер и достойнейший человек, кроме того, у нее какие-то природные, что ли, организаторские способности. В детстве и юности мы таких называем заводилами — где они ни появляются, такие, все вокруг них сразу приходит в движение, сразу начинает кипеть и бурлить. Да, она настоящая заводила, наша Ада Сергеевна, и если ее сейчас назначат Главным, он, Демин, сам первый
Но, увы, ее не назначат. Лет семь тому назад Синицына, будучи уже в возрасте более чем зрелом, неожиданно вышла замуж, с ходу народила своему, тоже уже немолодому, мужу кучу детей — трех мальчишек и девчонку — вот они и дают Синицыной «прикурить». То у них зубы режутся, то у них корь, то еще что-то, поздние дети, как известно, чаще других болеют, и Ада Сергеевна «бюллетенит» иногда целыми месяцами.
Какой из нее сейчас Главный, сейчас она не потянет…
Ну, а кто еще? Актеры, занимающиеся иногда режиссурой? Эти не в счет. Правда, среди них есть люди — и, надо сказать, люди с положением, с весом, — которые не прочь будут присоединить ко всем своим громким титулам еще и титул Главного. Только заранее можно сказать: ничего у них из этого не выйдет, предпочтение, конечно, окажут профессиональному режиссеру. Так оно надежнее.
Могут, конечно, и со стороны пригласить Главного. «Варяга». Но с «варягами» ой как хлопотно. Во-первых, «варяг» абы в какую квартиру не пойдет, да и зачем ему идти в абы какую, раз его приглашают. А во-вторых, у «варягов», как правило, жены актрисы, и свояченицы почему-то тоже актрисы, а взрослые дочери тем более актрисы, это уже сам бог им велел, вот и подавай всей этой варяжской дружине хорошие роли, а где их возьмешь столько хороших женских ролей, да еще в нашем небольшом городском театре, в котором и своих, так сказать, коренных актрис больше, чем нужно.
Нет, не позовут «варяга», канительно это, накладно, да и незачем, раз на месте есть нужный человек. Честный работяга и безупречного поведения человек. Демин Михаил Григорьевич — вот кто! Вот именно — Демин и никто иной.
До чего же, оказывается, все просто. А для делового человека Селихова и еще проще — у него быстрый ум. У меня, конечно, не такой быстрый, и, чего уж там, я действительно кое в чем настоящий лопух. Но тут дело не в этом. Просто я не ожидал. У меня и в мыслях никогда ничего подобного не было. Никогда? Ну, ну, не загибай, Демин. Было. Давно, правда, но было.
Разве ты не мечтал когда-то, лет двадцать, двадцать пять тому назад, чтобы театр, в котором ты работаешь, назывался деминским театром и чтобы в этом, безраздельно твоем театре ты был бы действительно Главным. Не только по должности Главным, а потому, что это твой, деминский, театр осуществляет не чьи-либо, а твои, Демина, творческие замыслы.
Было это? Да, было. Но постепенно, с годами ты убеждался, что это лишь неосуществимая мечта, приятная и утешительная игра полудетского воображения. А мужчине такие юношеские игры ни к чему, есть у мужчины занятия и посерьезнее. И постепенно — все это происходит постепенно — ты окончательно примирился с мыслью, что уже никогда не будет в мире деминского театра. Не будет, и все! И тем не менее ты страшно огорчился, когда Лапшина — это было четырнадцать, ровно четырнадцать лет назад — назначили Главным режиссером.
Вроде это и не имело отношения к той юношеской мечте о своем театре, какой там свой театр у Лапшина! И все же было очень обидно. Ты даже зубами скрежетал от обиды — помнишь? Было горько, противно и как-то стыдно, и было непонятно, почему именно Лапшина назначили Главным. Ну, почему его? Был бы он талантливей, умней, искуснее Демина — тогда пожалуйста. Так нет же этого! Они в институте были во всем равны, и в театре шли вровень. Но кто знает, почему из двух равных один становится Главным? Демин тогда думал (и теперь он тоже, пожалуй, так думает), что никому на свете это неизвестно, но некоторым людям казалось, что уж они-то знают. Одни из них, сторонники Лапшина, говорили, что у него намного больше всяких достоинств и добродетелей, чем у Демина; другие же, противники Лапшина, наоборот, утверждали, что его назначили Главным лишь потому, что у него намного больше, чем у Демина, недостатков и пороков. И только Зоя, тогда она еще была женой Демина, сказала ему напрямик, она все говорила мужу без обиняков, напрямик: «Хватит о Лапшине! Ты лучше в себя загляни, Миша, разберись, чего тебе самому не хватает». — «Самокопанием не занимаюсь», — отрезал Демин и так брезгливо скривился, словно ему предложили копаться в мусорном ящике. А ведь не так оно было, Демин твердо это знал, что не так — совесть его была вообще чиста (и если были на ней пятна, то обычные, житейские, как в старину говаривали, «лишь от соусов и вина»), а перед Лапшиным он и вовсе был чист. Зубами от обиды скрежетал — это было. И считал себя несправедливо обойденным — это тоже было. Но чего не было, того не было: он не стал интриговать тогда против Лапшина, не стал строить ему козни, хотя разные «доброжелатели» всячески науськивали, подзуживали, подталкивали Демина.