Синеволосая ондео
Шрифт:
– Я уже выпила воды столько, что скоро лопну. Я икаю уже несколько ик!..часов, и перепробовала всё, что можно. Анкэ, где ты была?
– Ходила гулять. Тебя пугали?
– Ик! Да. Я нюхала перец, пила воду, приседала с поднятыми рукам...ик! Задерживала дыхание, полоскала горло солью с какими-то травами, снова пила воду, тянула себя за яз... ик! И лежала на животе. Прости, мне нужно отойти. Возьми, пожалуйста, ик! Кимата. Я выпила слишком много воды.
Икота уже замучила её. Она началась, когда Айол подал ей руку, помогая спуститься с лесенки фургона, как только Аяна решила, что
Она снова поприседала, но это не помогало. Работники трактира, ходившие по двору, покатывались со смеху, глядя, как она с печальным лицом пробует всё, что они ей советуют.
– Держи Кимата. Ты что, снова пытаешься задерживать дыхание? – спросила Анкэ, когда Аяна вернулась.
– Мхм, – кивнула Аяна, надув щёки.
– Всё же дыши иногда. Он зевал.
Анкэ ушла умываться к колодцу, а Аяна поднялась укладывать Кимата.
В комнате над конюшней, которая, как всегда, была самой дешёвой, горел один светильник. Как объяснил Кадиар, они оставляли его, чтобы Харвилл, который иногда ходил во сне, больше не наступал никому на руки. Аяна пыталась уточнить, что значит это «больше», но Харвиллу было явно неловко об этом вспоминать, и она замяла эту тему.
Кровать с самым мягким матрасом обычно доставалась Анкэ, у которой болела спина после сна на полу. А если комната и кровать были чуть пошире, то Аяна укладывала к Анкэ и Кимата, чтобы сквозняки, гуляющие по полу, не досаждали ему.
Её удивляло, как эти люди, с которыми её свёл случай, тонко чувствовали чужие границы, находясь в одном помещении. Когда она ездила на болота с парнями и девушками из родной долины, и они все ночевали в маленьком срубе, она чувствовала себя стеснённо, подавленно, неуютно, хотя там и было тепло, а рядом лежала Тили, которую она знала с рождения.
Здесь же её окружали люди, которых она знала неделю, не больше, и они были так же близко, как её друзья в том маленьком укрытии, но, вопреки всему, ей не казалось, что они хоть малейшим образом нарушают её покой или стесняют её. Каждый из них, включая, впрочем, и саму Аяну, с наступлением ночи заворачивался в кокон своих мыслей, как в одеяло, или как гусеница заворачивается в лист, скрепляя его белой клейкой пеной вокруг меняющегося тела, чтобы после долгого сна выползти и расправить нежные, опылённые цветными чешуйками крылья, подставляя солнцу нарядный узор.
В эту ночь Аяна не чувствовала себя лёгкой, порхающей бабочкой. Она выпила столько воды в бесплодной борьбе с икотой, что чувствовала себя бутылью, в которой перебродил мёд, и которую поставили на телегу со щербатым колесом, так, что на каждом его повороте выщербленным местом к утоптанной колее её сотрясало неодолимое, мучительное, громкое «ик!».
Она поглядела на Кимата, спавшего рядом, тихонько встала, натянула сапоги и накинула плащ, пытаясь осторожно пробраться к выходу среди плотно уложенных матрасов, и мысленно поблагодарила Харвилла за его снохождение и, соответственно, за светильник, благодаря которому она тоже теперь ни на кого не наступила. Она вышла в коридор, задерживая дыхание в отчаянных попытках победить икоту, и направилась к нужнику.
Во дворе было зябко, холодный воздух пробирался
Не успев даже вытереться подолом, она сорвалась в сторону конюшни, путаясь в плаще, и забежала за угол как раз, чтобы увидеть, как два незнакомых человека при свете лучины открывают денник Ташты и пытаются зайти в него.
Она ахнула. Эти люди были либо чрезвычайно смелыми, либо беспросветно тупыми. Кто же так с ним?...
Она не успела ничего сказать или сделать, потому что Ташта подобрался, приседая на задние ноги, и молниеносно прыгнул вперёд, в его открытом рту блеснули крепкие, здоровые зубы, несущиеся к щеке ближайшего парня, и тут же раздался дикий крик боли. Парень упал на одно колено, вскидывая руки к голове и ослеплённо пытаясь отползти в сторону.
Аяна в отчаянии кинулась было к гнедому, но он в бешенстве проскочил мимо неё и уже во втором прыжке нанёс мощный удар передним копытом по ноге дальнего парня, который держал лучину, заодно с размаху вцепляясь широко открытым ртом в выставленную в защитном жесте руку. Раздался какой-то невыносимо скверный хруст, и парень молча упал на землю.
Лучина погасла.
– Ташта, Ташта! – крикнула Аяна, в слезах цепляясь за его гриву. – Милый, хороший! Ташта!
Ташта шарахнулся от неё, и она испугалась ещё больше, потому что увидела, как он наклоняет голову. В следующий момент он рванул штаны на первом парне, который полз прочь, и у которого руки и голова теперь были измазаны в чём-то нехорошо блестевшем в свете луны. Аяне на миг показалось, что гнедой оторвал ему ногу, но незнакомец, барахтаясь, поднялся и схватил за загривок своего товарища, утаскивая его за угол и белея голой ногой в свете обеих лун.
Она метнулась к Таште, повторяя его имя, а сзади на шум с факелами бежали какие-то люди. Он тяжело дышал, поводя боками и раздувая ноздри, и тыкался ей в волосы и в шею.
– Тише, тише, вы испугаете его! – повторяла отчаянно Аяна, выставив ладонь. – Стойте! Кэтас! Стамэ!
– Что тут произошло? – спросил взволнованно Айол, которого она не сразу узнала в толпе, освещённой лишь парой факелов и светильником.
– Я не знаю. На него напали два каких-то человека. Они пытались зайти к нему. Он защищался, – чуть не плача, сказала Аяна. – Он не любит, когда его трогают незнакомые люди!
– Он в крови, – ахнула одна из служанок. – они его что, порезали? Смотри, вон, морда в крови.
– Это не его кровь, – всхлипнула Аяна.
На неё наконец свалилось осознание произошедшего. С её Таштой пытались сделать что-то нехорошее!
– А это что? – вдруг спросил один из прибежавших на шум постояльцев. – Вон там валяется.
– Штанина? – спросила Аяна. – Он оторвал одному из них штанину...
– Нет, вон то, у него под ногами. Заведи его в денник, я подойду с факелом.