Синеволосая ондео
Шрифт:
Аяна обнимала беспокойно двигающегося Ташту за шею, уговаривая, успокаивая, медленно подталкивая к деннику, и наконец он зашёл внутрь. Человек с факелом подошёл к Аяне, наклонился и посветил на землю.
На тёмной земле, покрытой соломой и кое-где – навозом, лежал приличный кусок человеческого уха.
Человек с факелом встал и попятился от денника.
– Я, пожалуй, пойду спать,– сказал он, отдавая факел Аяне. – Вряд ли эти люди теперь вернутся. Твой конь лютый. Как ты ездишь на нём?
Он ушёл вместе с остальными, и к
– Порадуй бедолагу, – сказала она тихонько. – Да-а, дела. Красивый он у тебя. Я сегодня видела и залюбовалась. Не первый раз, видать, увести пытаются, да?
– Увести? – недоумевающе переспросила Аяна.
– Украсть. Красивый он, и ты так ладно на нём сидела, прямо и не скажешь, что женщина. Вот и решили, видать, свести со двора-то.
– А как же охрана? – спросила Аяна. Мысль о том, что у неё хотели украсть Ташту, не желала укладываться в её голове.
– Э-эх, эта охрана, – махнула рукой служанка. – Ну, в общем, не серчай. Угости его.
Аяна подошла к Таште, и он доверчиво подставил ей морду. Айол встал рядом и смотрел, как он хрустит морковью. Аяна гладила гнедого и чесала, и постепенно он совсем успокоился.
– Мне в детстве лошадь сломала палец, когда я пытался покормить её и не разжал ладонь. Она укусила меня случайно, но я до сих пор их побаиваюсь... слегка. А твой конь откусил ухо вору, и ты спокойно кормишь его с руки?
– Ну мне-то он доверяет. Я его не обижала ни разу. А тут эти двое... Представь, как к тебе вламываются незнакомые люди и вытаскивают тебя прочь из дома, и ты не знаешь, кто они и куда тебя ведут.
Он молчал, и Аяна повернулась к нему с факелом. Айол был бледен, и она вдруг вспомнила.
– Тебя... тебя тоже насильно увели?
– Мне было шестнадцать. Я всё ещё иногда дерзил маме и выделывался перед другими парнями, а ещё ходил помогать кузнецу и думал, что однажды сменю его в кузнице... Они тоже пришли ночью, – сказал он, вздыхая. – У меня была любимая. Я знал, что приедут за нами, потому что нам прислали гонца из другой деревни, и пытался убежать в горы. Я и сбежал, но потом, в ту ночь, решил навестить её, и там-то меня и сцапали. Я пытался вырваться, но не смог. Она не дождалась меня. Да и кто ждёт верности от девушки в таком возрасте...
– И что... что ты делал там? На севере?
– Я не хочу говорить об этом.
– Прости.
– Ничего.
Айол взял у неё факел и обнял её за плечи.
– Не переживай. Сейчас ты не кира Аяна. Ты девочка, которая проснулась посреди ночи и обнаружила, что у неё пытались украсть лошадку, – сказал он. – Пойдём, я провожу тебя к сыну. Ты заметила?
Она подняла на него глаза с удивлением. Что заметила? В этом освещении он показался неуловимо похожим на её отца, и она почувствовала, как воспоминания о доме, о родном дворе всплыли где-то внутри, и от этого встали дыбом волосы на затылке.
Айол улыбнулся, похлопывая её по плечу,
– Твоя икота прошла, – сказал он. – Ты не заметила?
Она действительно больше не икала.
– Прошло! – радостно подтвердила она.
– Вот почему говорят, что надо напугать человека, чтобы икота прошла. Ну что, – сказал Айол, отступая на шаг он неё. – Кира Аяна, позволь предложить тебе руку ещё раз?
18. Больше, чем одна жизнь.
Утро наступило неожиданно, начавшись с громкого, пронзительного крика петуха где-то прямо за стеной.
– У! – постучал Кадиар кулаком в стену. – У! Чтоб ты в суп попал, пернатая скотина!
Аяна открыла глаза и лежала, глядя в потолок и разглядывая сучки, напоминающие лица, пока все потягивались и сворачивали матрасы.
По утрам все, за исключением Кимата, бывали хмурыми и неразговорчивыми. Кимат же, как всегда, просто спал, сонно раскинувшись на кровати и чему-то улыбаясь во сне. Аяна легла на бок, опираясь щекой на ладонь, и смотрела, как двигаются глаза сына под закрытыми веками, следуя за движением его сна.
– Он так крепко спит по утрам, – сказала Чамэ. – Мой просыпался спозаранку, пока был маленьким.
– Его отец такой же, – сказала Аяна, разглядывая маленький золотистый нос и губы. – Он сначала спит чутко, а вот с утра его очень сложно разбудить.
Она вспомнила, как крепко Конда спал по утрам, обняв её и закинув сверху ногу, а она пыталась сдвинуть с себя одеяло, потому что его кожа была слишком горячей, а отодвигаться от него не хотелось. У неё заныло в животе и защипало в носу. Конда, Конда. Где же ты?
Потихоньку все разошлись, кто – во двор умываться, кто – вниз, за завтраком. Надо было будить Кимата, но Аяне было жаль нарушать его сон. «Кирья, ты мне такой сон сейчас разбила», – говорил Верделл, когда она распихивала его по утрам, чтобы собираться и ехать дальше, а потом ещё долго вздыхал, вспоминая, какая девушка к нему приходила во сне. Аяна как-то сказала, что не согласна с его мамой, утверждавшей, что нет занятия глупее, чем пересказывать свои сны. После этого он иногда стал рассказывать, что ему снится. Иногда он рассказывал про девушек, иногда – про маму, но частенько случались дни, когда он ничего не рассказывал и ехал грустный, и она понимала, что он опять видел Лойку.
Анкэ зашла в комнату и вынула из сумки свою трубку.
– Анкэ, постой, – тихо сказала Аяна. – Скажи мне. Ты знаешь, какое время нужно, чтобы забыть человека?
Анкэ подошла и села с другой стороны от матраса Кимата, скрестив ноги, как принято у хасэ.
– Ты имеешь в виду, того, кого любишь?
– Да.
– Больше, чем одна жизнь.
– Ты хочешь сказать...
– Да. Я до сих пор помню. Но я помню того, которого любила в восемнадцать, а не того, к которому пришла в двадцать пять. Я помню уже почти сорок лет.