Скала альбатросов
Шрифт:
— Скоро луна появится из-за туч, — ответила Арианна. — Если она только не испугается французов.
— Ах, у тебя еще хватает сил шутить!
Вскоре и впрямь выглянула луна, осветив лес и дорогу скупым призрачным сиянием.
Лошадь по-прежнему двигалась медленно, и Арианна не погоняла ее. Так лучше. Может быть, не торопясь, и дотянет до озера. Но тут послышался цокот копыт — кто-то резво мчался по дороге. Женщины насторожились. Даже Антониетта тревожно приподнялась в повозке. Лошадь явно приближалась, и вскоре на повороте из тени раскидистого дерева возник всадник. Он скакал, наклонившись вперед.
Увидев повозку и
Графиня поднялась.
— Что вам нужно? — осведомилась она по-французски, поскольку распознала форму на мужчине.
Ей показалось, он ранен и его никто не сопровождает. Всадник тоже по-французски попросил хлеба и воды. Но Арианна ответила, что у них ничего нет. Они тоже голодны и едут на этой старой и больной кобыле к родственникам в деревню, так как там, откуда они уехали, есть нечего, все забрали солдаты.
— Нет; — ответил человек, — не верю. Женщины никогда не отправятся в путь, не захватив еды и питья.
Тут Арианна незаметно передала Марте поводья и хлыст и осторожно опустила одну руку на сиденье, а другую в карман. Всадник сошел с лошади и направился к повозке. Антониетта приподнялась, дети заплакали. Человек, встав на ступицу колеса, заглянул в повозку и принялся шарить в ней. Его дрожащая рука наткнулась на узелок с едой.
— Вот, я же знал, что врете, — рассердился он и, схватив узелок, вернулся к своей лошади.
Арианна не шелохнулась. Она молча смотрела на него. Марта тоже ничего не говорила, но вся дрожала. Дети прижались к Антониетте и перестали плакать. Вдруг француз остановился.
— А у меня неплохая мысль. Я ранен и устал ехать верхом. Заберу-ка я у вас эту колымагу. Мне будет удобнее добираться до города на повозке, по крайней мере, смогу спокойно поесть, — и он встал перед ними, ожидая, пока все слезут.
Арианна начала было объяснять, что с ними больной ребенок — у него сломана нога, а они вдовы, потерявшие мужей на этой войне. У них впереди еще немалый путь до деревни. Ему же вполне хватит своей лошади и еды.
— Глупости! Слезайте живо! Все итальянки уверяют, будто потеряли мужей на войне. Даже если в их краях сто лет не происходило никаких сражений. А еще продлится война, божатся они, так останутся одни дети! А ну кончайте балаган! — француз отошел от повозки и принялся развязывать узелок. — Живо! А я пока посмотрю, что тут у вас хорошенького припасено. Слезайте! Да поживее!
Арианна с трудом слезла с повозки. Сильно болела нога. Воспользовавшись тем, что француз склонился над узелком, она выхватила из кармана пистолет и нацелила его прямо в лицо солдата. И прежде чем тот успел поднести руку к ремню, нажала на курок. Сраженный пулей француз опрокинулся навзничь, раскинув руки. Арианна, прихрамывая, подошла к нему и, видя, что тот стонет, выстрелила еще раз — в голову. Человек затих, и она тоже не двигалась с места, перепугавшись и даже не соображая толком, что же произошло.
Она смотрела, не веря своим глазам, на лежащего у ее ног человека. Он получил еду, но ему показалось мало. Отчего не довольствовался ею, подумала она.
Француз лежал с раскрытым ртом,
— Поехали, дорогая, поехали быстрее! Застанут нас возле трупа, всех перебьют!
Арианна обернулась на зов Марты и медленно направилась к повозке. Хотела уже подняться в нее, но передумала. Вернулась и, подобрав узелок, забросила его подальше в кусты.
— Он больше не нужен тебе, — сказала Арианна трупу и возвратилась к повозке. — Да что же это они возомнили о себе, проклятые французы! — воскликнула она, со злостью хлестнув лошадь. — Думают, все позволят им спокойно грабить себя? Ведь они должны были принести нам свободу и равенство. Таковы, значит, эти братья? А Серпьери еще ждал их с таким нетерпением и предпочитал австрийцам. Какой глупец! Австрийцы не отнимали последний кусок хлеба у женщин, заблудившихся ночью в лесу. И не грабили, словно разбойники, дома, не отнимали у нас детей, заставляя их воевать, но эти похуже гуннов. А фанатик Серпьери еще восхвалял их! «Это народ, который создаст новые ценности и установит братство и равенство между всеми людьми!» — без конца твердил он. Но ошибался. Это грабители, которые пошли в солдаты, не ведая о воинских правилах, не зная долга и чести!
Марта сидела, съежившись, не произнося ни звука. Арианна не должна видеть ее слез. Она сдержала их и сказала:
— Может, со временем они и поймут, что есть правила, которым должен следовать солдат.
— Но прежде чем поймут, — возразила Арианна, — мы погибнем. Немало времени требуется, чтобы сделать народ цивилизованным. На войне действует одно правило: «Убей врага, или убьют тебя!» И для нас лучше, что француз сдох.
— Это же дети, — дрожащим голосом произнесла Марта. — Они тоже хотят есть. Кто знает, сколько суток тащатся они по дорогам в дождь и холод или под палящим солнцем. Они следуют своему инстинкту.
— Может, и следуют, только это жестокий инстинкт. Война высвобождает все свирепые инстинкты, и у меня тоже! Поехали, — она хлестнула лошадь, но вскоре опять передала поводья Марте.
— Что ты делаешь, дорогая? — испугалась та.
— Перезаряжаю пистолет. Какой прок от войны, возможно, известно только мужчинам!
Лучи яркого утреннего солнца, пробивавшиеся сквозь листву, разбудили Арианну. Она открыла глаза и сразу зажмурилась. Хотелось убедиться, что все это не сон. Она плохо понимала, где находится: почему вместо потолка у нее над головой листва. Солнце слепило, все тело ныло, а ноги были такие тяжелые, что даже не пошевелить.
Она приподнялась и увидела Марко. Мальчик спал, уткнувшись головой в ее колени. Почти рядом со своим лицом она обнаружила ступни Марты, чуть подальше — спящую дочь Антониетты, свернувшуюся калачиком. И все вспомнила.
Она села в повозке и осмотрелась. Слава богу, никого поблизости нет. Никто не обнаружил за ночь их укрытие. Она восстановила в памяти все: мучительное бегство, ужас, охвативший их, когда они услышали приближавшийся цокот копыт, выстрел и смерть. И дорогу в глухом мраке леса, где колеса то и дело натыкались на корни деревьев, проваливались в рытвины, соскальзывали на обочину, и требовались невероятные усилия, чтобы втроем вытолкнуть повозку на дорогу. Только мягкий стук копыт по пыли да негромкое звяканье сбруи немного утешали ее.